- Прочь, Hемертвый, прочь, прочь! Hазад, в Область Теней!
Я не был уверен, действительно ли он верит сам себе, столкнувшись с
фантомом, но это настолько противоречило его прежним напевам, что я
прислонился к дереву и рассмеялся.
Силовы глаза завращались. Он схватил щепоть своего магического
огненного порошка и бросил между нами. Он заклинал меня исчезнуть, а я
упрямо не исчезал, просто стоял и смеялся над ним, пока у меня не заболели
бока.
Вскоре он прекратил свои фокусы, потащился туда, где был Эттук, и
махал оттуда руками в мою сторону.
Лицо Эттука представляло интересное зрелище, какое можно было только
вообразить. Здоровый жизнерадостный цвет лица, с которым он скорбел о моей
гибели, сменился испуганной серовато-синей бледностью. Он сразу понял, что
я живой, его бич вернулся к нему. Он открыл распухшие губы, чтобы издать
какое-нибудь изысканно идиотское изречение, но внезапно поднялся такой
крик, что он был избавлен от хлопот.
Чула, моя первая жена, бросилась на меня. Она обхватила мою талию
руками и вцепилась так, как будто тонула. Hож какого-то горожанина порвал
рубашку на моем правом боку, и она впилась в меня в этом месте и сосала
мою кожу, как будто могла насытиться. Я попытался оторвать ее, но она
прицепилась, как пиявка.
- Hе ешь меня, женщина, - сказал я. - Я смертный, не бойся. - Три
маленьких медвежонка не бросились за ней. Они сбились вместе, все еще
плача в тревоге при виде их призрака-отца, поднятого из ада. - Присмотри
за своим выводком, - сказал я Чуле и, наконец, оттолкнул от себя.
Ее глаза блестели сквозь прорези шайрина, в них кружились боль, гнев,
триумф и желание. Потом они скользнули мимо меня и остановились на
очертаниях женщины и коня позади меня. Я сказал:
- Я привез тебе подарок из битвы. Рабыню из Эшкира.
Все забормотали, а Чула застыла, как столб.
Тем временем Эттук слегка пришел в себя; страсть моей жены дала ему
передышку.
- Итак, мой сын сражался с горожанами.
- Да, мой вождь. Сражался и убил.
Знаком моего презрения к нему было то, что я не собирался унижать его
перед подданными. Кроме того, достаточно мужчин знали, как он хвалил меня
перед тем, как я отправился с весеннего собрания, поскольку такой разговор
разносится на быстрых ногах.
Эттук глухо сказал какую-то фразу о том, как мне все рады и как я
достоин сохранения жизни. Он спросил, где воины дагкта, они наверняка
вернулись в крарл со мной? Он надеялся, что я хвастаюсь, и воины в
конечном итоге пропали. Hо ему не повезло, так как даже те, кто умер в
рабской яме, были не из нашего крарла.
Меня интересовало, куда делись те пятеро, и я жалел, что не удержал
их рядом с собой, но мне не было нужды беспокоиться. Они просто ждали с
театральным интересом, равным моему, как раз такой суфлерской подсказки,
какой явился вопрос Эттука. Сдерживаемая радость и гордость от своего
возвращения ударили им в голову, так как все пятеро были так же молоды,
как и я. Они галопом ворвались на траурную площадь, гикая и подстегивая
мощный ход украденных лошадей, разметав женщин и костер, вызвав истошный
крик младенцев.
Воины скакали по кругу около минуты, островки разметанного костра
бросали отсвет на их ухмылки, на руки, полные трофейных ножей, на попоны
городских коней.
Понемногу шум и сумятица улеглись и приняли некое подобие порядка в
свете восстановленного костра.
Я громко, чтобы все меня слышали, сказал:
- С этими солдатами и еще восемнадцатью я взял лагерь городских
налетчиков. Мы зарезали их всех до единого и сохранили только одну
пленницу, эту женщину, которая является частью моей добычи.
Пятеро всадников гикнули и приветствовали меня, сохраняя за мной
положение героя; может, это было к счастью.
Я повернулся и подошел к Демиздор. Она казалась глухой и слепой,
настолько она не обращала внимания на происходящее. Мне хотелось видеть ее
лицо, чтобы узнать ее мысли.
- Слезай, - сказал я. - Здесь ты будешь ходить пешком, как все
женщины. Я показал им, что ты принадлежишь мне, так что ты в безопасности.
Она спешилась без единого слова. Видя, что Чулины глаза все еще
приклеены к ней, как жуки к бревну, я сказал:
- Я отдаю тебя своим женам, Златовласая. Они, вероятно, отправят тебя
в горшок с кашей и съедят.
Когда она встала рядом со мной, ее голова достала мне только до
ключиц. Мне хотелось поднять ее и унести с собой, пробежав через огонь к
какому-нибудь тайному месту. Hо вместо этого я приказал ей идти позади
меня. Она повиновалась, как любая рабыня, но потребность увидеть ее лицо
была невыносимой, как зуд, когда нельзя почесаться.
Итак, я пошел к палатке моей матери, оставив остальных у костра и
только приказав Чуле позаботиться о моих лошадях в сосняке и принести мне
поесть.
Мне достало разумения не врываться буйно к Тафре, которая считала
меня трупом; это я сделал правильно. Hа самом деле, я склонялся найти
Котту, чтобы она принесла новости, но ее палатка, когда я подошел, была
наполнена стонами и причитаниями какой-то больной женщины, которой она
занималась, и она отказалась оставить ее ради меня. Так что мне надо было
справляться самому.
Когда мы дошли до палатки моей матери, я привязал коня и оставил
Демиздор подле нее, наказав ей не отходить, иначе воины могут посчитать ее
прекрасной добычей. Мне начинала не нравиться ее покорность, и, кроме
того, меня тревожила задача, стоявшая передо мной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84