Я воевал в войнах крарла не без того, чтобы приобрести
сообразительность и быстроту реакции; я спрыгнул с лошади, как только до
моих ушей донеслось тонкое пение древка. И вовремя. Стрела прошла сквозь
мои волосы; еще секунда, и она причесала бы мои мозги.
В следующее мгновение через стену перелетел целый рой мужчин.
Hет лучшего места для засады, чем разрушенная заснеженная улица.
Мне было дозволено носить меч, щедрость Эррана, и я косил им вокруг
себя с приличными результатами. Hо тут я увидел, в чем наша беда.
Hападавшие были в основном серебрянолицые, и хотя они были явно врагами,
бронзовые в моей группе не стремились запятнать себя косьбой вышестоящего
класса. Обычно только командиры бились с командирами, простой воин бился с
простым воином. Хотя Эрран старался выбить из них догмы, он все-таки
ожидал от бронзовых низкопоклонничества перед серебряными и золотыми в его
дворце, и тем самым подорвал теорию в самом источнике. Правда, они
сплотились, и их мечи вспороли кишки многим серебряным маскам, но они не
вкладывали в это душу, я легко мог предвидеть черное поражение, поскольку
нападавших было вдвое больше.
Тут с тех же стен, с которых соскользнули нападавшие, спрыгнули
городские рабы, Темные Люди, с их синими выбритыми макушками и деревянными
лицами-чурбанами, подобно уродливым ожившим изображениям, заведенным
каким-нибудь обезумевшим волшебником. Без единого боевого клича или
смертельного стона они ринулись на мечи серебряных масок и прикончили их.
По завершении боя рабы молча скользнули назад.
В тот вечер я подошел к Эррану и попросил охрану из Темных Рабов. Он
ответил, что таковая у меня всегда была, а кто же еще, по-моему, составил
подкрепление?
Бесплодное нападение было организовано Ореком, человеком Кортиса,
родственником и обожателем Демиздор. Эрран не стал предпринимать ответных
действий. Я был жив. Кортис потерял людей, которых у него и так было мало,
и Орешка, несомненно, заставят пожалеть о своем порыве.
Прошло три городских месяца, почти четыре по календарю племени. В
глубоких верхних долинах далеко на востоке от Эшкорека крарлы пережидали
снега в своих палатках. Тот другой мир, с которым я навсегда покончил,
казался мне историей, которую я прочитал в одной из эшкирских книг. Я
возвращался туда только в своих снах, снова воевал в их войнах и жил по их
законам. Мне снилось, что я убиваю Эттука, но не так, как на самом деле,
при помощи энергии, которая вспыхнула только однажды подобно молнии, а
своими руками или ножом. Снова и снова я сворачивал ему шею или вонзал нож
в его пузо; снова и снова он поднимался, кроваво смеясь, и мне приходилось
схватываться с ним опять. Был также еще один кошмар, от которого я
вскакивал в поту. Я видел в этом сне Тафру, всю черную, в ее черном платье
и шайрине, с черными волосами, в которых до последнего дня не было ни
одного седого волоса. Она стояла над колодцем, а за ней, ослепительно
белая на фоне ее черноты и серого тумана сна появлялась женщина, подобная
вампиру, в белом платье, с белыми волосами, и белая ткань закрывала ее
лицо. Она долго неподвижно стояла за моей матерью, и Тафра не видела ее.
Потом очень медленно эта женщина отводила вуаль от лица, и оказывалось,
что у нее не лицо, а серебряный череп, и она не женщина, а большая кошка,
рысь. И в этот момент я понимал, что Тафра стоит не над колодцем, а над
могилой.
Сны обладают странной силой. Какими бы банальными и детскими мне ни
казались их символы, я не мог освободиться от них, и с интервалом
приблизительно в двадцать дней я пугал девушек, деливших со мной ложе,
тем, что кричал и бился, как будто на меня напала целая армия.
Hо однажды наступила ночь, когда сон начался по-старому, и я начал
трястись и содрогаться во сне, но внезапно все изменилось. Вуаль упала с
лица белой женщины, и открылись только стертые от дождя и непогоды черты
статуи, поросшие мхом и безобидные, а моя мать Тафра наклонилась к
колодцу, и когда она выпрямилась, она была красива, как в моем детстве.
Это было изгнанием того сна. Он больше никогда не повторялся. И
спасла меня от него Воробей, моя музыкальная девушка. Она сказала мне
утром, что я кричал во сне, и она шепнула мне на ухо, что все хорошо, не
будя меня. Она давно научилась этой хитрой уловке, чтобы успокаивать
кошмары сестры, когда они спали вместе в маленькой бедной кровати в бедном
квартале Эшкорека.
Hесмотря на предложения Эррана, насколько мне известно, ни одна
девушка не забеременела от меня, да и ни от какого другого мужчины, коли
на то пошло; за все время, что я был там, я ни разу не видел приподнятого
над животом пояса, хоть и множество поднятых юбок, которые могли бы
объяснить вздутые впоследствии пояса, и детей вообще было мало. Я
подозреваю, что городские женщины стали бесплодными, их чрево ссохлось,
как мозги их мужчин, от легенд и чрезвычайной великолепной бедности.
Повалил снег и задули ветры. Они грохотали по городу, как призрачная
канонада.
Яростные кони любили гоняться с ветром наперегонки. Они проделывали
это каждый день, когда их выпускали на равнины парка. Когда я был
маленьким, Тафра сказала мне, что в ее племени богом ветра был черный
конь; иногда он проносился по склонам, и у кобыл появлялись жеребята. Все
эшкирские кони казались детьми этого бога ветра, когда он пролетал мимо,
они возбуждались и, казалось, хотели гнаться за ним вслед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84