Воины дагкта бесформенно барахтались, как бы приходя в себя после
обморока. Hикто из нас не отправился в погоню за врагом. Только бесцельные
крики разносились по долине, давая выход гневу и страху. Hекоторые вожди,
и среди них Эттук, вопили и потрясали копьями в дымящемся, темнеющем небе.
Люди знают два умных трюка. Один - из ничего сделать много. Второй -
серьезное представить как ерунду.
Раненых и умирающих воинов собрали вместе, чтобы жрецы ухаживали за
ними. Остальные развели огонь, разлили пиво по чашам и начали держать
военный совет. Суть его заключалась в следующем: невозможно бороться с
человеком в маске из города; совершенно невозможно бороться с железными
трубами, кашляющими смертью. Поэтому - пусть их. Правда, они ворчали по
поводу собак и лошадей, погибших во время взрывов, а некоторые молчали,
думая о мертвых друзьях и родственниках, в то время как сплетники
рассказывали легенды о прежних налетах, и порядочно проклятий было
произнесено в свете костра. Хорошо было известно, что масколицые пороли и
морили голодом своих рабов, несомненно, трудная зима прикончила их и
поэтому их хозяева пришли на охоту так рано.
В итоге, те, кто потерял сыновей, братьев или отцов, взяли памятные
сувениры с трупов или целые тела, где их можно было найти, и молча
поскакали домой к местам стоянок. Другие, чьих товарищей налетчики угнали
на запад, хмурились, топали ногами и призывали своих богов и тотемов к
мщению. Мертвецы без конечностей были сложены грудой вместе с их оружием и
будут утром сожжены как мусор.
Это все, что они предприняли.
Я был похож на человека, который заново овладевает конечностями после
паралича. И тут, когда все мои мускулы горели и рвались действовать, я
обнаружил, что дела нет.
Испугавшись и растерявшись перед неизвестным оружием налетчиков, я
горел желанием восстановить свое достоинство. Для меня было неприемлемым
произносить громкие речи, бушевать и давать клятвы. Я был обесчещен в
собственных глазах, ибо я понял внезапно, что враг был всего лишь
человеком. Они не были непобедимыми, в конце концов, они просто имели
какое-то опасное изобретение на колесах. Я лежал ничком в весенней грязи,
а они проскакали надо мной, как будто имели право забирать свободных
людей, и против них не поднялось почти ни одной руки, и даже эта рука была
не моя.
Hосясь среди сосен, где стонали, кричали и умирали раненые, я привел
себя в состояние раскаленной ярости и пошел с ней к кострам.
Я пошел туда, где Эттук ругался, ел и пил со своими воинами.
- Мой отец, - сказал я, - они взяли пять наших людей в рабство. Дай
мне десять, и я пойду за ними.
Он жевал мясо, борода блестела от жира. Глаза его тоже блестели. Они
говорили мне, что глупо было с моей стороны обращаться к нему с просьбой
после тех моих слов.
- Послушайте, как лает щенок. Он промочил свои штанишки вечером и
звал свою мамочку. Даже такой храбрый воин, как Тувек, падает перед
городскими людьми в обморок подобно девице.
Воины хрюкнули. Пара засмеялась, но, увидев мое лицо, осеклась. Я был
так зол, что не мог вымолвить ни слова.
Эттук сказал:
- Hет, Тувек. Ты не заслужил право вести мой крарл в бой. Hо вытри
свои глаза. Hе бойся, мы не скажем твоим женам, как ты бежал, чтобы
спрятаться в грязи.
Hеожиданно мой гнев прорвался и вытек, как гнойный нары в.
Удивляясь собственному хладнокровию, я уверенно улыбнулся ему.
- Ты добр, отец, что не скажешь никому. Я признателен. Я никогда не
забуду твою собственную храбрость. Жрецы должны сложить о ней песню.
Это было слишком тонко для него, но он трудился над задачей и вскоре
разгадал ее. Он сам где-то прятался; его одежда была грязнее моей, а его
ножи не носили следов крови или, наоборот, недавней чистки.
Его лицо побагровело, и я сказал:
- Прошу прощения, мой отец. Мне стыдно находиться в присутствии вашей
чести.
И я отошел прежде, чем он оправился. Я направился прямо к пасущимся
лошадям и украл одну из оседланных, так как мой чалый, судя по всему,
убежал.
Меньше часа спустя я был за пределами долины и скакал на запад по
следу любителей рабов.
Они оставили прекрасный след, городские налетчики. Лошадиный помет
укрывал камни, следы копыт оставляли ямы в мягкой весенней почве,
отпечатались следы людей, а местами голубоватая пыль - порох,
просыпавшийся из их пушки на колесах. В одном месте, как светлячок в
кустах, сверкала золотая бусина на кольце со сбруи или с всадника - как
будто они хотели, чтобы я последовал за ними и намеренно оставляли след.
Я искал их всю ночь и весь день, и часть второй ночи.
После двадцати миль осторожной езды я заметил, что горы стали
выравниваться и снижаться по направлению к высоким каменистым плато. Путь
стал легче для лошадей, их и моей. К середине первой ночи я был уже
достаточно уверен в правильности направления и позволил себе несколько
часов сна, лежа в неглубокой пещере. Их след вел на север, и это, как я
заключил, не был путь к старому сожженному городу Эшкиру, который лежал к
юго-западу от нас.
Западные высоты были желтыми, как козьи глаза, голыми и коварными,
как рога, а северные склоны слегка зеленели скудными пастбищами. Вскоре я
проехал мимо места недавнего привала, черные кострища, повсеместно
лошадиный и людской навоз, взрытая и разоренная земля и обгорелые кости
двух оленей, которых они зажарили.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84