— Берегись, камнем станешь.
— Ну, ради такой девушки не грех и в камень превратиться.
— Ах, вот как ты свою Цисану любишь!
— Да я пошутил, Уча,— сказал Бачило.— Моя ткашмапа — моя Цисана. И я вовсе не собираюсь становиться клятвопреступником.
— И я не смогу своей клятве изменить, Антон. Но ох как трудно быть равнодушным к таким красавицам!
— А кто тебе сказал, что мне легко?
И все же они безразлично проходили мимо девушек, и те, окончательно потеряв надежду, махнули на все рукой. И вновь стали безраздельными хозяевами скамеек под платанами старики и дети. А девушки даже на пляж перестали ходить. Откуда им было знать, что сердца Учи и Антона давно уже отданы другим.
Парни каждый день думали только об одном: вынуть побольше кубометров грунта из канала. Чем раньше будут осушены болота, тем скорее получат они землю.
Бачило старался в кратчайшие сроки обучить Учу управлять экскаватором, чтобы машина могла работать в две смены. Однажды, возвратись с работы, Уча вытащил из нагрудного кармана выцветшую фотографию Ции с обтрепанными от долгого ношения краями и приколол ее к стене над кроватью. Потом вырвал листок из общей тетради,
размашисто написал карандашом: «12 октября 1937 года я и Антон Бачило на нашем «Коппеле» вынули 300 кубометров грунта из главного канала» — и подвесил его на стене под портретом Ции. Потом он отступил на шаг, взглянул на карточку и улыбнулся.
— Я даю тебе слово, Ция, что каждый день буду вынимать все больше и больше кубиков.
Бачило в это время умывался во дворе. Он вернулся, когда Уча давал слово своей невесте. Уча был так увлечен, что даже не заметил возвращения друга. Антон никогда не видел фотокарточки Ции и теперь, взглянув на стену, сразу догадался, что это за девушка. Удивили его лишь слова под фотографией.
— Обещаю тебе, Ция, каждый день рапортовать...
— О чем рапортовать, Уча?
— О том, сколько мы выработали кубометров.
— Что же, это неплохо, — одобрил Бачило.— Дай-ка и я сделаю то же.— Антон вынул из нагрудного кармана фотографию Цисаны и пристроил ее над своей кроватью.— И я обещаю как можно больше вынимать грунта из канала. А рапортовать будем вместе каждый вечер, идет? — Антон рассмеялся и крепко пожал руку Уче.— Теперь слово за нашим «Коппелем». Попробуем не подвести друг друга.
— Мы свое слово сдержим, Антон,— серьезно сказал Уча. — Ради моей Ции я готов работать сутки напролет.
— Ну, и я от тебя не отстану,— подхватил Антон.— Сильная это, оказывается, штука — любовь колхидской женщины.
— А ты что, разве не слышал про историю Медеи и Язона?
— Как же не слышать, конечно, слышал.
— От кого, если не секрет?
— Мне Исидоре Сиордиа рассказал.
— Исидоре Сиордиа?! — удивился Уча.— Вот не думал, что такой человек про любовь рассказывать станет. Никак я в нем не разберусь, Антон. Что греха таить, работает он здорово. Но ни капельки он своего дела не любит. Иногда посмотришь на него — черт, да и только. А другой раз думаешь — вроде бы и не плохой дядька. Но что у него в душе — поди узнай.
— Злоба у него в душе, вот что. Не приглянется ему человек или не так .что-то скажет, он тут как тут, нороиит все в книжечку занести. Не к добру вроде бы это.
— Еще бы... Такое к добру не приводит.
— Фу-ты! Мы о любви, кажется, говорили, и на тебе — черта вспомнили.
— Давай лучше познакомимся с нашими невестами.— Антон подошел к фотографии невесты Учи, встал по стойке «смирно», пристукнул каблуками и отрекомендовался: — Антон Бачило, очень приятно.
Уча проделал то же самое перед фотоснимком Цисаны. Потом друзья, громко расхохотавшись, обнялись.
— Так вот будет лучше.
...Когда Тариэл Карда и Кочойа Коршиа вошли в палату городской больницы, Васо Брегвадзе спал. У него был перелом основания черепа, сломано четыре ребра, вывихнута правая рука. Да к тому же еще и сотрясение мозга. Несколько дней он был без сознания, и все уже потеряли надежду на его спасение. Но он выжил благодаря крепкому организму. Рука его была в гипсе, грудь и голова забинтованы, лишь глаза и губы виднелись сквозь отверстия в бинтах.
Две недели к Васо никого не пускали, и только теперь Тариэлу и Кочойа разрешили его проведать. Чтобы не разбудить Васо, посетители решили тихо удалиться. Только- только собрались они осуществить свое намерение, как больной открыл глаза. И вдруг улыбнулся.
— Все-таки разбудили мы тебя, Васо,— встревожился Тариэл.
— Н-н-ничего страшного, присаживайтесь,— после перенесенного потрясения Васо стал заикаться пуще прежнего.
— Как себя чувствуешь, Васо? — спросил Кочойа. Он осторожно присел на краешек стула. Тариэл последовал его примеру.
— Вр-р-роде бы выкарабкался. Умирать во всяком случае не собираюсь.— Исхудавшая, по-прежнему мужественная рука Васо безжизненно покоилась на одеяле.
Тариэл и Кочойа старались не смотреть на Васо, чтобы не выдать охватившего их волнения.
— К-к-как поживает Андро Гангия?
— Прекрасно,— ответил Кочойа.— Он каждый день навещал твоего лечащего врача.
— М-м-мне говорили,— сказал Васо с видимым усилием, глаза его налились кровью, и голоса посетителей едва доносились до него.— А к-к-как дела на стройке?
— Все нормально,— ответил Карда.— Всех рабочих Ланчхутского участка мы уже перевезли в Чаладиди.— Только теперь сообразил Тариэл, что этого-то и не следовало говорить Васо. Однако глаза Васо выразили удовлетворение, и Тариэл, успокоившись, продолжал: — Мы ждем тебя с нетерпением. Поправляйся быстрее и приступай к делу.
— И все ж-ж-же мне жаль бросать Ланчхутский участок.
— Ну, это же временно,— сказал Кочойа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125