— Так вы поможете нам, дедушка?
Серова не отступалась со своей просьбой. Другие стояли молча. Молчала пожилой топограф Наталья Юрьева, молчал геолог Теофиле Таргамадзе, молчали двое рабочих с тяжелыми рюкзаками на спинах. Они не надеялись на его, Гудуйа, помощь.
— Дайте хотя бы переночевать у вас, дедушка.
— В хижине вам не поместиться.
— Да мы не в хижине, мы здесь устроимся,— сказал Теофиле Таргамадзе.
— Вас тут комары живьем сожрут.
— Нам не привыкать, дедушка,— сказала Наталья Юрьева. Она повернула у Гудуйа свое измученное, пожелтевшее от лихорадки и высушенное солнцем лицо. Она была обута в высокие резиновые сапоги с заправленными в них брезентовыми брюками. Куртка ее была наглухо застегнута до самого подбородка, голова повязана косынкой. Но вряд ли это могло предохранить от безжалостных атак комарья.
Гудуйа впервые видел чужеземных женщин и удивлялся, какое им дело до осушения болот, откуда они взялись здесь. И какого они роду-племени.
Он давно уже решил даже близко не подпускать к хижине людей. Он не желал, чтобы осушали болота вокруг него, он вообще никого не желал видеть. Не знал он, что среди строителей были и чужеземцы, а тем более женщины, одетые в мужскую одежду. Даже жены погонщиков скота не заглядывали в это безлюдье, и на тебе — пожаловали женщины, да еще бог весть откуда.
Мозг Гудуйа давно отвык от размышлений. Но вот теперь его заставляют думать, да еще как!
— Что скажете, дедушка? — не отставала Серова.— Так вы позволите нам здесь переночевать?
Галина так устала и измучилась от бесконечной ходьбы, ползания по колючкам и сучьям, от жары и одуряющей вони болот и ядовитых растений, от писка комаров и кваканья лягушек, что едва держалась на ногах. Все тело ныло и болело — ломило спину и поясницу, ноги и руки гудели от напряжения, глаза жгло. Она должна была уже привыкнуть к этому, ибо не раз попадала в подобные переделки. Но сегодня вдруг все сразу навалилось на нее. Она только и мечтала, чтобы лечь, дать отдых натруженному телу.
— Ночуйте уж,— сказал Гудуйа.
В хлеву за хижиной в ожидании дойки ревела буйволица.
У Гудуйа кроме этой буйволицы была еще и коза. Козу, опасаясь волков, он, по обыкновению, привязывал прямо возле хижины. Буйволице же волки были не страшны.
За хижиной располагались кукурузное поле и огород. Этим и кормился Гудуйа. На птиц и на зверей он не охотился. Никогда еще не резал он ни домашней скотины, ни диких зверей. Даже на муравья старался не наступить невзначай Гудуйа. На что уж неприятны ползучие гады, и те могли ползать себе на здоровье, не опасаясь Гудуйа. А о зайцах, оленях и кабанах и говорить нечего. В большой снег они приходили к самой хижине старика, и тот делился с ними последним.
Из молока буйволицы Гудуйа наловчился делать сыр, козье же молоко он пил. Лобио, овощи, мамалыга и кукурузные лепешки составляли его еду. Даже рыбу и ту жалел этот замкнутый человек и лишь изредка ловил ее.
Пока Гудуйа доил буйволицу и козу, пришельцы неотступно стояли перед его глазами. И чаще других возникали перед ним лица златоволосой женщины и еще той, изможденной, измученной лихорадкой. А в душе старика так и пело: «Нас сердце к вам привело, дедушка».
Когда он закончил дойку и с двумя глиняными кувшинами вышел из хлева, гости накрывали ужин прямо на траве. Увидев вышедшего из хлева Гудуйа, Серова встала и обратилась к старику:
— Будьте гостем, дедушка.
Она попросила так ласково, что Гудуйа проглотил язык от неловкости — ни согласиться, ни отказаться не хватало духу. Все выжидающе смотрели на него.
Гудуйа понял, что пришельцы ждут его ответа. Но он остолбенело стоял на месте: и в хижину не уходил, и к столу не собирался.
— Не отказывайтесь, будьте другом, вас ведь женщины просят,— нарушил молчание Теофиле Таргамадзе.
«Будьте другом!» Это он мне, наверное. Это я должен быть его другом? И это меня зовут к столу?» — удивленно думал Гудуйа, переводя взгляд с одного лица на другое.
— Просим,— повторил Теофиле Таргамадзе.
Не дожидаясь ответа Гудуйа, Серова взяла у него из рук кувшины.
— Ну, а вы нас молоком попотчуйте, ладно, дедушка? — ободряюще улыбнулась она.— А почему у вас молоко в разных кувшинах?!
— Это буйволиное молоко, а это козье.
Гудуйа не сводил глаз с Серовой. Так тепло с ним не говорила еще ни одна женщина на белом свете. И ни у кого на свете не было такого прекрасного голоса.
— Так это козье? — обрадовалась Серова.— А я так люблю козье молоко. У моей бабушки тоже была коза. Я на ее молоке и вымахала такая. Только надоит, бывало, а я тут как тут. Прямо парное пила. Ух и вкусно! Мужчинам мы этого молока не дадим, правда, Наташа? — быстро говорила Серова, чтобы Гудуйа не успел отказаться от приглашения.
— Пейте на здоровье,— сказал Гудуйа и покорно последовал за ней. Подойдя поближе, он поставил на землю второй кувшин и быстро направился к хижине. Спустя мгновение он вернулся, неся в руках табаки и квела.— Ставьте еду на табаки, а на квела садитесь,— он смотрел на гостей уже без прежнего недоверия.
Бее принялись собирать с травы консервы, колбасу, хлеб, алюминиевые тарелки и кружки и ставить все это на низенький столик.
— Я впервые вижу такой столик,— сказала Наталья
Юрьева.— Как вы, такой громадный мужчина, помещаетесь за таким низеньким столиком?
— Это мингрельский стол,— пояснил Юрьевой Теофиле Таргамадзе.— Мингрельцы на этом столе раскатывают мамалыгу и кладут еду. У такой мамалыги совершенно особый вкус. Так что табаки — и стол, и тарелка одновременно.
Гудуйа удивился, что табаки требуют разъяснений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125