В детстве ему часто снился такой змей, трепетно улетающий ввысь. А просыпаясь в своем убогом уголке, он слышал только храпящую стряпуху...
Прошли годы. И сейчас все кругом темно, неприютно. Наступит ли когда-нибудь ясный день? Покинут ли его горести и заботы?
Ахмед-джан жил в глухом, узком переулке квартала Абдуллоходжи. Низкие ворота, обветшавшие стены дома, где ютился водонос с семьей, навевали грусть. Асо постучал в ворота, но никто не ответил. Тогда он прошел во двор и крикнул:
— Эй, тетушка!
Из кухни выглянула старуха, поздоровалась с гостем и пригласила войти. В переднем углу маленькой комнатенки лежал на постели больной Ахмед-джан. Выцветшее, все в заплатах одеяло прикрывало его тощее тело. На открытую голову и шею страшно было смотреть: глубоко запали глаза, нос заострился, худые бледные щеки заросли свалявшейся, спутанной бородой... Он лежал неподвижно, и только чуть вздымавшаяся грудь говорила о том, что он еще дышит.
Сырую, холодную комнату окутывала полутьма. Окон в ней не было, а из двух дверей одна была совсем закрыта, другая — наполовину, солнце сюда не заглядывало. Асо задохнулся в спертом воздухе, закашлялся и, стараясь заглушить кашель, тихо подошел к больному. Лхмед-джан вздохнул, не открывая глаз, с трудом раздвинул потрескавшиеся губы и пошевельнулся.
Асо быстро налил из чайника в пиалу немного теплого чаи и поднес ко рту больного:
— Глотните, дядюшка!
Водонос слегка приподнял веки и, мутными глазами посмотрев на Асо, сделал глоток. Чай пролился из уголков рта.
Асо заговорил громко, боясь, что старик не услышит:
— Это я, Асо, пришел вас проведать. Бай привет вам послал, велел справиться о здоровье вашем.
Лицо старика не отразило ничего, он словно и не слышал, что ему говорят, и снова закрыл глаза. Вошла старуха и запричитала. Она жаловалась сразу на все — и на то, что дрова отсырели, и что в кухне негде повернуться, и что сил у нее нет...
— Даже воды согреть нельзя, а ведь постирать надо. Вся одежда грязная... Сестра обещала прийти, помочь, да вот нет ее... Что стряслось, не знаю. Не дай бог пережить то, что я переживаю! Был здоров старик, трудился, кое-как перебивались, для него работа всегда находилась. А теперь я совсем одна, беспомощная, слабая...
— Ест дядюшка хоть немножко?
— Да вот сварила болтушку, дала ему, не хочет, все пить просит.
— Вот вам деньги, пять тенег...
Бай послал для больного.
— Бай? Какой бай?
— Да мой хозяин, Гани-джан-бай!
— А-а,— протянула старуха,— Гани-джан... Что это он расщедрился, зачем деньги прислал?
— Говорит, пусть только дядюшка Ахмед-джан поправится — на миршаба надо жалобу писать... Бай поможет, говорит, что миршаб несправедливо поступил с вами, жестоко...
Больной застонал, захрипел, стал беспокойно метаться... Асо подбежал к нему, приподнял вместе с подушкой и уложил повыше. Жена налила чай в пиалу и попыталась его напоить, но он весь сжался, закашлялся, от напряжения лицо его стало багровым, сгустки крови брызнули изо рта и носа...
Так скончался водонос Ахмед-джан, в дрожащей руке его жены осталась невыпитая пиала с чаем.
Когда несчастный старик перестал дергаться, Асо, обнимавший его за плечи, подумал, что он заснул. Но жена сразу поняла, что он навсегда закрыл глаза и ушел из этого жестокого мира... Теперь она осталась совсем одна, никому не нужная, нищая... Бросив пиалу с криком: Горе мне!, она упала на труп старика. Вопли несчастной женщины ужаснули Асо, он растерялся, еще не сознавая, что произошло. Но прошло еще мгновение, и он все понял, громко зарыдал, стал бить себя в грудь.
Так уж устроен мир, что человек рождается, растет, живет на свете — кто долго, кто мало — и умирает. Это закон природы. Одни уходят, на смену им идут другие. Разный только бывает уход. Одни умирают после хорошо, достойно прожитой жизни, иные гибнут в борьбе со стихией или со злом и неправдой на земле и перед смертью видят, что добились какой-то цели. Но умереть в расцвете юности или погибнуть, как Ахмед-джан, который пал жертвой насилия,— это ужасно! Жаль таких, бесконечно жаль!
Долго плакали старуха и Асо. Наконец, немного придя в себя, старуха попросила юношу пойти и сообщить именитым людям квартала — аксакалу, его помощнику, а потом сестре, живущей в квартале Писташиканон, о постигшем ее несчастье.
Асо вышел из дома и передал всем соседям печальную весть. Лишь после этого он отправился к аксакалу Нусратулло. Тот сидел у ворот и играл с внуком.
Асо поклонился и печально сказал:
— Здравствуйте! Скончался дядюшка Ахмед-джан. Нусратулло придержал прыгающего у него на коленях внука и спросил:
— Какой Ахмед-джан?
— Водонос...
— А-а-а...— протянул Нусратулло.— Значит, отдал богу душу, говоришь? Душа у него крепкая была, никак его не отпускала.
Ну, ты не огорчайся... Совсем еще молод, будешь жив-здоров.
Асо молча вытер слезы и пошел домой. Он хотел поскорее сообщить Гани-джан-баю о смерти водоноса. Понурившись, прошел мимо торговых рядов у Каракульских ворот и вдруг вспомнил, что не заходил еще в квартал Писташиканон. Он повернул обратно. Прошел квартал Мирдус-тим и тут увидел двух девушек в паранджах, которые шли ему навстречу. Одна из них высокая, статная, другая — пониже и потоньше.
Девушки остановились.
— Братец Асо,— сказала одна из них.
Он узнал голос Фирузы, мягкий, нежный, ласкающий... Сердце Асо затрепетало, бледное лицо порозовело. Из мира отчаяния этот голос перенес его в мир надежд и желаний, в мир молодости и любви...
— Ах, это вы,— сказал он смущенно.
Фируза, здороваясь, приподняла немного сетку. Он забросал ее вопросами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139