Бесспорно, до сего времени я еще не нашел своего настоящего места в жизни, вот и сбился с дороги. Почему же раньше, до директорской должности, я справлялся с любой работой и всё меня уважали? Поставят человека на неподходящую для него долж-
ность и хотят, чтобы он исполнял се успешно. Нет, из этого ничего путного не могло получиться. На свете вообще следовало бы поменять некоторых людей должностями, и тогда преступления исчезли бы сами. Разве я не был в свое время хорошим агентом страхового общества? Но вот попал на неподходящую для меня работу и сам исковеркал себе судьбу. Однако со временем все можно исправить, исправлю и я свою жизнь». Так размышлял Удрис в тюремном одиночестве, не жалея о том, что отрезан от всего мира. «Они называют мою теперешнюю жизнь исправлением. И я действительно сижу в исправительном доме и размышляю: как это я умудрился натворить столько? В решетчатом окне мерцает пятно неба, и, глядя на него, постигаешь беспредельность вселенной., Разве не прекрасно название моего теперешнего образа жизни? Я был растратчиком, ростовщиком, я подделывал векселя, мошенничал, превышал власть. Для каких только нарывов не нашлось на мне места! Теперь я — исправляемый человек, которого через много лет опять пустят к другим людям, чтобы он обманывал их честнее и осторожнее. Да, именно честнее и осторожнее, потому что до сих пор я был нечестным и неосторожным обманщиком. Меня теперь исправляют не за сущность, а только за способ. Я же исправлю свою судьбу в корне, до самых основ. Через решетку исправительного дома жизнь выглядит иначе, нежели из окна ресторана. Как хорошо, что мне довелось увидеть ее из обоих этих мест! Я все-таки стану богаче и подготов-леннее к жизни»...
Начатое с таким широким размахом свадебное пиршество Эдмунда и Валентины все еще не могло утихнуть. Пока в бутылках было вино, молодых не оставляли в покое. Гости являлись изо дня в день и вместе с Эдмундом пребывали в беспробудном веселье. Его друзья и знакомые, по их словам, никак не могли привыкнуть к мысли, что Эдмунд перешел в другое
состояние и оставил веселую холостяцкую Жизнь. Они целовались, прощались, пили и плакали. Но через некоторое время забывали обо всем и начинали прощание сызнова. Казалось, будто Эдмунда завтра же заживо похоронят, и это неотвратимое горе можно лишь облегчить слезами, вином и тесным сплочением. Часто в этом громком, но жалостном ритуале принимал участие Нагайнис. Хотя он и был отцом Валентины, но вместе с. молодыми людьми отирал слезы, как бы сожалея о том, что Эдмунд -роковым образом сделался пленником его дочери. Ведь и в Нагайнисе над отцом преобладал мужчина, сожалевший, что посвятил свою жизнь, хотя бы только внешне, всего лишь одной женщине.
Валентине уже начали надоедать эти каждодневные слезливые причитания пьяных. Она мечтала о тихой близости с Эдмундом в новой квартире, где им никто не помешает. А тут нередко приходилось бежать из дому, чтобы отдохнуть от шума и верещания пьяных голосов. Все закоулки в квартире казались липкими, облитыми вином. Что случилось с Эдмундом? Почему он избегал ее и гораздо охотнее находился среди своих друзей? С ними он был весел и беззаботен, а в присутствии Валентины становился раздражительным и мрачным. Это огорчало ее и однажды она спросила Эдмунда:
— Ты в самом деле жалеешь, что женился на мне? — Пока еще не жалею. Но меня беспокоит странное поведение твоего отца.
— А что?
— Он увиливает от разговора со мной. Якобы на это еще хватит времени. Но я хочу, наконец, ясности. Долго ли он будет морочить меня?
— Я думаю, что он тебя вовсе не морочит, а просто ждет, пока ты, наконец, проспишься. Нельзя же разговаривать с пьяным.
— Я и пьяный трезвее другого непившего. Тебе завидно, что я иногда повеселюсь с друзьями?
— Ничуть не завидно. Но вашему веселью пег конца. С самой свадьбы ты живешь в каком-то угаре. Когда ты, наконец, очухаешься?
— Я боюсь очухаться слишком скоро. Нельзя же совсем не верить тем слухам, которые мне передавали.
— Какие же это слухи тебя так волнуют?
— Говорят, твоему отцу угрожает банкротство, я вместо обещанного приданого я получу пачку исполнительных листов. В городе все уже смеются.
— Значит, ты и правда думаешь только ,о приданом? Мне даже стыдно это слышать!
— Легче на поворотах, моя красавица! Была бы ты рассудительнее, думала бы о том же, о чем я. Нам ведь обоим жить надо. Разве я на свое офицерское жалованье смогу так баловать тебя, как баловал отец? Работать ты не умеешь, только слоняться без дела.
— Неужели я выходила замуж, чтобы работать? Тогда лучше б я оставалась у отца и жила, не зная забот. В жизни много прекрасного и без работы.
— Конечно! Еда и спанье! Сколько же мне понадобится прислуги, чтобы кормить тебя и укладывать спать? Мне самому этим заниматься некогда,' мне надо ходить на службу.
— Женщина должна, наконец, освободиться от домашних обязанностей. Она не рабыня и никогда ею не станет.
— Прекрасно. А что же тогда она будет делать? Валяться по диванам и лентяйничать?
— Нет, свободно украшать свою душу. Поддерживать в себе пламень вечной любви и озарять своим душевным сиянием весь дом.
— Весь дом и раба-мужа, день и ночь работающего на эту украшенную душу.
— Муж не. имеет права вторгаться в жизнь жены. Он не в состоянии постичь женскую душу. Мужчина слишком привязан к жизни, к земному. Он никогда не постигнет наши тихие мечты.
— А о чем это вы, собственно говоря, мечтаете? По-моему, каждый старается оправдать свою леность и распущенность какими-то там душевными мечтами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133