"Слушай, убирайся вон из нашего института! И нечего тебе
торчать в нашем городе. Чужая ты для нас, белорусов, понимаешь? В
Израиле вашем поганом - вот где твое место, а у нас, в Белоруссии, мы
тебе жить не дадим. И чем раньше ты уберешься, евреечка паршивая,
тем..." Девушка не дослушала до конца всей этой гнуси. Положив трубку,
она - неожиданно для родителей - покорно сказала им, что согласна
поехать с ними.
Оттолкнувшись от судьбы этой девушки, я написал и опубликовал в
журнале "Театр" пьесу "Пелена". С полным правом предпослал ей такое
короткое предисловие:
"В этой пьесе - впервые за многие годы драматургической работы -
я не придумал ни одной судьбы, ни одной ситуации. В "Пелене"
воспроизведены судьбы только тех бежавших из подвластного сионизму
Израиля бывших советских граждан, с которыми я обстоятельно встречался
за рубежом. И только те ситуации из их жизни, о которых они мне
рассказали. Эти трагические исповеди подтверждены документами, а также
вынужденными признаниями израильской прессы и сионистских
функционеров. Приступая к работе, я заранее не планировал такого
строго документального материала. Только прочитав написанное, я
установил полную документальность "Пелены". Это дало мне право
определить жанровую особенность пьесы несколько необычно, но вполне
обоснованно: драма-быль".
Да, быль, и только быль - так-то, малоуважаемая Дора Моисеевна! И
я горжусь тем, что "Пелена" впервые получила сценическое воплощение на
идиш в Биробиджане - там, откуда ни один человек не пожелал
переселиться на "историческую родину". Это вызвало яростное
неудовольствие международного сионизма, о чем мне прямо заявил в
Лондоне редактор сионистского журнала "Ежеквартальное еврейское
обозрение" Якоб Зоннтаг.
В наглом комментарии к опубликованному тельавивской газетой
письму упомянутый Вайнштейн, обращаясь к девушке, которая никогда не
сможет назвать своей родиной чужое ей сионистское государство,
приклеил ей ярлык антисемитки. Иначе и быть не могло.
Да, весьма щедры на приклеивание антисемитских ярлычков сионисты
в Израиле. Всех, кто посмел там выступать против аннексий и
продемонстрировать свое стремление к подлинно справедливому миру на
Ближнем Востоке, причислили к антисемитам. И писателя Абрама Наска, и
художника Дана Кедара, и журналиста Ури Авнери. И, конечно же, члена
Политбюро Коммунистической партии Израиля Бурштейна, заявившего в
январе 1975 года на митинге левых сил в Тель-Авиве:
"Мир должен знать, что существует и другой Израиль, а не только
Израиль аннексий, экспансии и войны. Этот другой Израиль представлен в
этом зале".
К антисемитам причислены, впрочем, не только те, кто
присутствовал в том зале на антимилитаристском митинге. Стоит любому
израильтянину высказать сомнение в правильности захватнической
политики своего правительства, как он уже "антисемит"! Такой
скоростной метод пришивания ярлыков очень на руку карьеристам и
стяжателям. Они давно усвоили, что клевета словно уголек: не обожжет,
так хоть замарает. И "антисемита" в Израиле очень несложно выжить с
доходной должности, на которую метишь сам.
Но и в такой обстановке все больше и больше людей в Израиле
открыто говорят, что не мир - страшная угроза государству, а война.
РЯЖЕНЫЕ И ЗАГРИМИРОВАННЫЕ
Тринадцать лет было Яше Цанцеру, когда гитлеровцы в луцком гетто
умертвили его родителей. На глазах у сына.
Нашлись люди, сумевшие под носом у фашистской охраны вывезти
мальчика из гетто на подводе, груженной картофельной ботвой.
Свобода? О нет, ведь Яша все еще находился на оккупированной
врагами территории. Всюду его подстерегала смертельная опасность.
Долго мальчик брел по лесам, полям, околицам. Брел ночами куда глаза
глядят.
И набрел в польском селе Любановке на словацкого крестьянина
Нозефа Кунешека. Томительных два года укрывал Кунешек еврейского
мальчика от гитлеровских ищеек. В этом ему помогали
односельчанеполяки.
После войны шофер Яков Цанцер навестил своего спасителя уже в
свободной Словакии.
Миновали годы. В Израиле, а затем в Бельгии, куда Цанцер бежал из
сионистского "рая", воспоминания о мужественном словаке не оставляли
его. Эти воспоминания вселяли в него надежду на то, что ему хоть
кое-как удастся встать на ноги после рокового для семьи поступка -
переезда в Израиль. И не только Цанцер, но и жена и его гаденькие
сыновья при любом случае с жаром рассказывали, как, рискуя жизнью
собственных детей, словацкий крестьянин спас жизнь еврейскому
мальчику.
В Роттердаме Цанцера неожиданно навестил какой-то молодой
незнакомец.
- Забудьте легенду о благородном словаке, - со злобной насмешкой
сказал он.
- Какая легенда! Словак спас меня! И польские крестьяне помогли
ему укрыть меня!
- Словаки - антисемиты. И поляки - антисемиты. Вы забыли, к
какому лагерю они принадлежат. Их социализма нам не надо. Хороший
еврей не имеет права прославлять их гуманное отношение к нему.
- Но так было!
- Не было. С этой минуты, вы поняли? Не было!.. Надеюсь, больше
мне убеждать вас не придется? Вы здесь ведь не тревожитесь за ваших
детей, правда?
Вопрос был задан с садистским хладнокровием, и у Цанцера защемило
сердце от страшной тревоги за своих мальчиков.
Услыхав от него в Брюсселе эту историю, я спросил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214