– Марья Ивановна беспокоится, не заболели ли вы, сударыня, и просила меня навестить вас, – сказал я, немного переиначив действительность. Навестить миледи была моя собственная инициатива.
– Благодарю вас, я чувствую себя хорошо, – безжизненным голосом ответила Елизавета Генриховна.
– Простите, но мне кажется, что вы нездоровы. Не соблаговолите ли вы дать мне руку.
– Зачем? – быстро спросила миледи Вудхарс.
– Хотелось бы проверить ваш пульс, – церемонно заявил я.
– Извольте.
Миледи нерешительно протянула мне руку. Я машинально взглянул на камеристку. Та, оскалив мелкие зубы и сощурив глаза, ненавидела уже нас обоих.
«Может быть, она сама имеет виды на Вудхарс?» – подумал я. Эта баба начинала меня нервировать.
– Нельзя ли нам остаться наедине, – спросил я, обхватывая пальцами тонкое запястье Елизаветы Генриховны. – Медицинский осмотр принято проводить без посторонних.
– Я не посторонняя! – с плохо скрытым бешенством, сказала камеристка.
– Вас, если будет такая нужда, я также буду осматривать без свидетелей, – холодно ответил я этой странной женщине.
– Оставьте нас, Лидия Петровна, – попросила миледи. – Доктор прав.
Лидия Петровна сначала вспыхнула, потом побледнела, порывисто вскочила и, величественно ступая негнущимися ногами, прошла в спальню, не закрыв за собой дверь.
– Ах, полно, доктор, пусть ее слушает, – слабо улыбнувшись, прошептала Елизавета Генриховна и сделала предостерегающий жест.
– У вас не было сердечных болей? – задал я двусмысленный вопрос.
– Нет, сердце у меня здоровое.
– Откройте рот, – попросил я, – и скажите: а-а-а. О, у вас воспаление миндалин. Это очень опасно, при осложнении может начаться чахотка. Лидия Петровна! – позвал я камеристку. – Будьте любезны, принесите из кухни стакан горячего молока и, если есть, малиновое варенье.
Лидия Петровна, подслушивающая наши переговоры, тут же возникла в комнате. Она вперила в меня «проницательный взор», словно пытаясь проникнуть в тайные, коварные замыслы.
– Извольте выполнять! – рявкнул я, теряя терпение. Эта нереализованная лесбиянка начала действовать мне на нервы. – Не то велю выдрать вас на конюшне, – добавил я, видя, что она не собирается двигаться с места.
Лидия Петровна побледнела и отшатнулась, как от удара. Если бы ее взгляд мог испепелить, я бы тут же сгорел дотла.
– Ну… твою мать! – закричал я и замахнулся рукой на эту предтечу феминизма.
Лидия Петровна отпрянула и выскочила из комнаты.
– Зачем вы так… – укоризненно сказала Елизавета Генриховна. – Она по-своему заботится обо мне…
– Оставьте, – довольно резко ответил я, – она заботиться не о вас, а о себе. Ваша камеристка просто в вас влюблена.
– Конечно, – согласилась миледи, – она меня, как говорили у нас в институте, «обожает», мы так давно живем вместе, что это не удивительно.
– По-моему, ваша Лидия Петровна типичная лесбиянка.
– Нет, она русская, из псковских крестьян. У моего батюшки там имение…
Я с интересом посмотрел на эту «крепостницу», но ничего объяснять не стал.
– Мне хотелось бы поговорить с вами о нашем давешнем рандеву.
– Я знаю, что вы меня осуждаете, – произнесла красавица, отводя взор. – Умоляю, забудьте то, что я вам вчера наговорила.
– Говорили вы не такие уж глупые вещи, только не совсем так, как их стоило бы говорить. В тех местах, откуда я прибыл, искусственный отец не такая большая редкость. Это вы извините меня, я сам вспылил и наговорил вам гадостей. Вы слишком хороши, чтобы отнестись к вам не как к прекрасной женщине, а как к случайной связи.
Комплимент миледи польстил, и у нее слегка порозовели щеки.
– Но ведь вы любите свою жену!
– Люблю, – сознался я, – и очень о ней беспокоюсь. И вместе с тем… И вы ведь тоже любите своего мужа?
– Да, – быстро сказала она, – всё это я хотела сделать во имя нашей любви.
Господи, как сложно оставаться верным, добродетельным супругом, глядя на хорошенькое женское личико!
Как-то сама собой ручка, которую я так и не отпустил с начала нашего разговора, оказалась у моих губ, потом моя ладонь нечаянно скользнула под широкий рукав ночного капота и стала поглаживать нежную кожу тонкой руки.
– Барыня, можно я уйду в людскую к сенным девушкам? – прервал нас голос горничной.
Елизавета Генриховна вздрогнула и убрала свою руку из моих ищущих пальцев.
– Конечно, Аглая, иди.
Горничная, радостно блеснув глазами, убежала к подружкам.
– Мы, кажется, теряем голову, – виновато сказала миледи.
– Приходите ночью ко мне, – торопливо прошептал я, услышав шаги камеристки. – Мои комнаты угловые, соседей не слышно, мы сможем поговорить…
– Я право не знаю… – начала говорить Елизавета Генриховна и замолчала. В комнату влетела Лидия Петровна.
– Вы принесли то, что я просил? – спросил я, глядя на полупустой стакан с молоком в ее руке.
– Вот молоко, – с ненавистью прошипела она и со стуком поставила стакан на стол.
Я подошел и взял его в руку. Молоко было холодным.
– Мне неудобно вмешиваться, миледи, но на вашем месте я не стал бы терпеть такого к себе отношения, – проговорил я, равнодушно глядя в окно.
– Право, Лидия Петровна, доктор имеет резон…
– Так-то вы, Елизавета Генриховна, платите за мою вам преданность! Мало я для вас сделала! Мало ночей не спала, оберегая ваш покой! Мало вас покрывала! Да захоти я, такого бы насказала про вас!..
Дело приобретало неконтролируемый оборот. Камеристка совсем сбрендила и пошла на прямой шантаж. Мне было, честно говоря, совсем не интересно, что такого может насочинять злобная эта баба. Я читал, что отношения слуг с господами часто бывали сложными, но здесь налицо была чистая дискриминация наоборот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95