Миледи с ужасом смотрела на распоясавшуюся наперсницу, и было видно, что она просто боится ее.
– Не пойти ли нам прогуляться для моциона, – невинным тоном предложил я, – погода, по-моему, просто чудесная.
Обе женщины оторопело уставились на меня.
– Вы, госпожа Вудхарс, переоденьтесь для выхода, а вы, любезнейшая, пришлите сюда горничную, пусть поможет барыне.
Лидия Петровна взяла себя в руки и воспользовалась предлогом, чтобы прервать опасный для них обеих разговор, пойдя даже на то, чтобы оставить меня наедине с хозяйкой.
– Извините ее и меня, Алексей Григорьевич, но Лидия Петровна последнее время стала такой нервной…
– Почему вы терпите ее? – спросил я напрямую. – Она что, знает о вас что-нибудь такое, что вам может повредить?
Елизавета Генриховна покраснела и смутилась.
– Ничего особенного, только то, что знаете и вы, о правах наследования моего мужа. Возможно, это оттого, что она уже давно при мне и считает себя вправе…
Как и большинство своих фраз, эту миледи не договорила. У нее эти недоговоренности получались многозначительными и очень симпатичными. Впрочем, с такими глазами и фигурой она могла позволить себе много недостатков, которые делали ее еще милее.
– А почему вы не отошлете Лидию Петровну назад в отцовское имение. Я понимаю, это не мое дело, но стоит ли терпеть несносный характер вздорной бабы.
– Я уже пыталась, но она отказывается уезжать. Не жаловаться же мне губернатору на собственную крепостную.
– А вы ей дайте вольную, – посоветовал я.
– Как вольную?
– Да так. Она станет свободной и пусть делает, что хочет. Если будет докучать вам, пожалуйтесь на нее в полицию, губернатору, в конце концов.
– Я подумаю, – сказала Елизавета Генриховна. – Вообще-то раньше мы с ней ладили. Она стала такой нервной и несносной после вашего приезда. Я даже подумала, не связывает ли что-нибудь вас?
– Мне кажется, я здесь увидел ее впервые в жизни. Хотя чем-то мне ее лицо кажется знакомым.
Про себя же я подумал, что в этом времени я встречал не так уж много людей, чтобы не запомнить такую колоритную личность. И не лицо Лидии Петровны мне показалось знакомым, а странное, ничем не мотивированное высокомерие и ледяное, замораживающее величие.
– Вы знаете, Алексей Григорьевич, может быть, вы и правы, я думаю, действительно стоит отпустить Лиду на волю.
Идея ей, кажется, понравилась. Я вышел в общую гостиную и ждал, пока миледи не будет готова к прогулке. Она вышла в новом нарядном платье из голубого ситца. Я в первый раз увидел ее не в черном, и был совершенно очарован. Голубой цвет оттенял ее глаза и делал их еще более выразительными. Глубокое декольте подстегивало воображение. Я пытался быть джентльменом и не запузыривать скользящих взглядов за пазуху спутнице, хотя там и было на что посмотреть.
Мы вышли из гостевого флигеля и углубились в парк, окружающий резиденцию.
Я был здесь впервые и с интересом рассматривал искусственные гроты, беседки, павильончики разных стилей и эпох.
Все постройки содержались в отменном порядке и не напоминали заплеванные парка культуры и отдыха времен недоразвитого социализма и недоделанного капитализма, в которых развлекалась наша непритязательная публика.
Мы с Елизаветой Генриховной молча шли по аллее обсаженной толстыми вязами. Оставшись наедине, оба испытывали смущение и не знали, как перевести отношение в новую, более интимную плоскость. Наконец я решился прервать молчание и попросил:
– Расскажите, как вам здесь живется?
– О, первое время, после отъезда мужа, было очень тоскливо. Потом я познакомилась со здешним обществом, вошла в курс отношений и как-то свыклась. Губернаторская чета – очень милые люди…
– Что вы думаете обо мне? – решился я задать прямой вопрос. – Давеча вы обмолвились, что я не от мира сего.
Упоминание о ночном рандеву миледи смутило, и у нее порозовели щеки.
– Вы, наверное, меня презираете… – начала говорить она.
– Напротив, я восхищаюсь вами, – перебил я. – Решиться на такое… Меня немного задело то, что вы… как бы это сказать, не испытывали ко мне никакого интереса…
– Но вы ведь любите свою жену и не скрываете этого…
– Вы так хороши, что я не могу категорично сказать этого в данную минуту. Мы всего лишь люди, и наши слабости и несовершенства…
– Почему же вы ушли ночью? – спросила она, не глядя на меня.
– Потому, что я не могу любить женщину через прорешку в рубашке. Вы, кстати, не устали? Может быть, присядем, отдохнем?
В этот момент мы как раз проходили мимо очень симпатичной, увитой хмелем беседки, и я указал на нее.
– Если только вы тоже хотите… – Я, конечно, хотел, и очень…
Мы вошли в беседку. Внутри ее стояли друг против друга два широких дивана, обитых сыромятной, крашенной в желтый цвет кожей. Стенки беседки были высоки, и то, что делается внутри, можно было увидеть только через входной проем. Я подвел красавицу к дивану и ненавязчиво попытался усадить рядом с собой.
Елизавета Генриховна попыталась отнять у меня свою руку и сесть напротив меня. Я ее не отпустил и, притянув, поцеловал в губы. Поцелуй у нас не получился. Миледи не сопротивлялась, но и не ответила мне. Я не стал настаивать на ответной ласке и опустился на диван, заставив Елизавету Генриховну сесть ко мне на колени.
Думаю, что такого с ней не проделывал никто, и она явно не знала, как реагировать на такую «фамильярность».
– Отпустите меня, вам, наверное, тяжело… – сказала миледи типичную для такого случая оправдательную банальность и попыталась встать с моих колен.
– Полноте, какая же тяжесть, – пробормотал я, чувствуя через тонкую ткань мягкую упругость ее тела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95