Пришлось, поди, за богатство дугой прогибаться.
– Ну, как знаешь. Силком тащить не буду. Другие бы за счастье почли. А с женой твоей дело темное, кто-то напел государю в уши, что она вроде Таракановой, на престол претендовать хочет. Сие слыхал от самого Безбородко. Этот всё знает.
Самые худшие мои предположения подтвердились.
– Ее в крепостные сдали, грамоте не научили, за солдата замуж выдали, какие там претензии! – не сдержав эмоций, воскликнул я.
– Не все государи сами управляют. Деда ее, хоть и был с младенчества в крепости сидючи, убогим, на престол насильно посадить хотели. Смуту затеять дело не хитрое. Пугач вон Петром Третьим представлялся, целую войну затеял. Государя нашего не всяк понимает, что он для блага любезного нашего Отечества делает, от того недовольные есть, а тут слух пошел, что внучка законного императора, муку и смерть принявшего, появилась, за народ ратует. Поди, мало для смуты?!
– Так что же мне делать?
– Государь напрасно сироту не обидит, – уклончиво ответил Иван Петрович. – Напишу письмо к Безбородко, он старик мудрый, может, чем и пособит. Да ты сам напрасно голову под топор не суй, глядишь, возомнит кто, что сам в цари метишь…
Салтыков невесело усмехнулся и встал с дивана. На этом мой визит окончился.
Я вернулся в гостиницу и обо всём рассказал Антону Ивановичу. Он выслушал меня с мрачным выражением лица и, мне показалось, внутренне от меня отстранился.
– Эка ты, брат, вляпался, и я вместе с тобой. Курносый со своей-то дурью!…
Несмотря на драматичность момента, я невольно улыбнулся. Под влиянием моего скептического отношения к царям и героям, верноподданный предок обозвал Помазанника Божьего запросто «курносым».
– Тебе-то теперь нечего бояться, – успокоил я его. – Всё одно, уйдешь в отставку и будешь жить в ссылке в имении, под присмотром прабабушки.
То, что я за глаза называл Анну Семеновну, бывшую на десять лет моложе меня, «прабабушкой», всегда смешило Антона Ивановича.
– Всё шутишь, оголец. Я, пока ты начальство ублажал, узнал адрес Пушкиных. Ввечеру можно и визит нанести. Дался тебе этот Сергей Львович.
– Меня не Сергей интересует, а его сын, я же тебе рассказывал.
– Так сын когда еще поэтом станет – мы с тобой успеем состариться, а Серж наш сверстник и шутник большой. Сам стишки неплохие кропает. Одним словом – душа общества. Рассказать тебе анекдот, как он царские перчатки в презент получил?
– Расскажи.
– Серж, надо тебе сказать, душа моя, человек очень рассеянный. Пришел он на как-то придворный бал без перчаток. Сам понимаешь, сплошной конфуз! А тут как на грех Павел Петрович. «Отчего, спрашивает, – вы, господин поручик, не танцуете?»
«Перчатки потерял, ваше императорское величество», – соврал Пушкин.
«Это не беда, – говорит Государь, – вот вам мои, а вот вам и дама», – и подвел его к какой-то фрейлине. Каково?!
Я вежливо улыбнулся. Ничего смешного в этом «анекдоте» я не усмотрел, как и в «конфузе» из-за забытых перчаток. Антон Иванович, ожидавший от меня более отчетливой реакции, был разочарован.
– Ладно, брат, давай соснем часок, а потом и визит сделаем.
Он заразительно зевнул и отправился в свой номер. Я решил последовать его примеру, и мы проспали до пяти часов вечера.
К Пушкиным мы поехали на извозчике. Жили они далеко от центра, в «спальном», как у нас теперь говорят, районе. Ходить в Москве по гостям без приглашения или хотя бы предупреждения, чревато, но у нас не было выбора.
Чистенькая немецкая слобода, в которой молодая семья арендовала флигель, считался в те времена респектабельным окраинным районом, как в наше время Крылатское. Мы довольно долго добирались до Лефортова, проехали мимо Елоховского собора и оказались на искомой Немецкой улице.
Пушкинский флигелек с виду был довольно скромен. Мы долго стучали в двери, пока, наконец, пьяный в драбадан дворовый не отворил двери.
– Нетути никого, – сообщил он, глядя сквозь нас остекленевшими глазами.
Антон Иванович молча оттолкнул слугу, и мы вошли внутрь. Ни в прихожей, ни в гостиной, действительно, никого не было. По обстановке было видно, что квартира не более чем временное пристанище нерачительных хозяев. Мебель была сборная, и рядом с новеньким, дорогим секретером помещался облезлый диван неуместный в таком соседстве. Было понятно, что «мебеля», как тогда говорили, молодая чета покупала по случаю, без всякого плана.
Не встретив ни хозяев, ни слуг, мы обошли дом, пока не обнаружили всю дворню, бражничающую в людской. Наше появление вызвало переполох, однако, разглядев, что это незнакомые люди, а не вернувшиеся неожиданно господа, челядь успокоилась. На нас перестали обращать внимание, и прерванный нежданными визитерами жаркий спор, разгорелся с новой силой. По крикам и накалу страстей было понятно, что причина междоусобицы внутренняя, а потому и животрепещущая. В такой момент спорящим было не до гостей. Только единственный из всех мужик, с потным, лоснящимся лицом, вылез из-за стола и подошел к нам с вопросом, – кто мы собственно такие.
Разглядев знакомое лицо Антона Ивановича, виденного им еще в Петербурге, слуга успокоился и заплетающимся языком поведал, что господа уехали на бал и раньше утра не вернутся.
– Как же на бал, – удивленно спросил я, – когда Надежда Осиповна на сносях?
– Никак нет-с, – удивился теперь уже слуга, – оне уже разрешимшись.
– Когда?
– Еще в мае-с.
«Да те ли это Пушкины? » – подумал я. В том, что Александр Сергеевич родился не в мае, я был почти уверен.
– Разве она родила в мае, а не в июне? – переспросил я слугу.
– Ты же сам мне говорил, что у вас европейский календарь, – подсказал мне предок, – когда у нас май, в Европе уже июнь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95