Вот Колобок легко попался на эту приманку. У мещанина всегда живет в душе преклонение перед титулом, званием, чином... Я тебе могу кое-что рассказать. Когда была война, меня здесь, в Киеве, оставили в подпольной группе района. Что-то нам удалось сделать, чего-то не удалось, сейчас не об этом речь...
— Вы были в подполье? И никогда ничего не рассказывали об этом?
— Ас какой стати я должна хвастаться на каждом перекрестке? Так вот, в сентябре сорок первого, когда немцы подступили к самому Киеву, вышла я на Крещатик, нужно было отнести одному товарищу рацию. Вышла и поразилась: еще Киев наш, а Крещатик уже поразительно изменился. Какие-то деды в пенсне, в твердых соломенных шляпах (канотье назывались) вылезли из своих щелей, с ними женщины, тоже какие-то странные, в старомодных шляпках, перчатках, с гонором, просто и не подойдешь. Твоя новая знакомая, внучка камер- фрейлины, на поверку выходит, еще не самый худший вариант. Видишь, в Алма-Ату уехала, а гитлеровцам пятки лизать не стала, не думай о ней худо. А Колобок — смешон. Помнишь, мы с тобой когда-то смотрели картину «Мартин Боруля»? Про кулака, который мечтал стать дворянином. Он еще не умер, этот Мартин Боруля, а только превратился в Колобка.
— Дурак он, — с презрением бросил Демид. — Что за сложный город наш Киев: ВУМ, а рядом камер-фрейлина!
— Не только Киев. Вообще жизнь далеко не простая штука. Ведь прошлое столетие было совсем недавно. Еще многие люди, родившиеся в те годы, живы. Время — это весьма относительное понятие, оно и быстролетное, стремительное, как молния, и тягучее, как резина.
— Ольга Степановна, — вдруг снова взорвался Демид, — она же нашу школу кончала, может, даже комсомолкой была!
— Комсомолкой, возможно, и не была, а в школе, конечно, училась, и не беспокойся, школа, влияние товарищей и на ней сказались. Она не уехала в Германию, а эвакуировалась в Алма-Ату, для нее и это был подвиг. Личная жизнь ее, к сожалению, не сложилась, вот и осталось ей созерцать свою исключительность и портрет государя-императора на камине.
— Бред какой-то, — передернул плечами Демид, — такой цирк посмотреть, рубля не жалко. А теперь я иду на кухню и приглашаю вас сегодня ко мне на обед.
— Спасибо, охотно приду, — улыбнулась Ольга Степановна.
На другой день хмурым февральским утром Демид Хорол, как и прежде, подходил к проходной завода, возвышавшегося мощной каменной громадой. Проходная, поблескивая никелированными вертушками, словно всасывала в себя шумный, веселый людской поток. У дверей, ведущих в цехи, Демида встретил Валера Пальчик.
— Как у тебя дела в училище? — спросил он, поздоровавшись.
— Нормально, летом буду сдавать на четвертый разряд.
— Толковый ты парень, Хорол, смотрю я на тебя и диву даюсь: как ты определяешь, где в тэзе ошибка?
— Если откровенно, то сам я тут ни при чем, — искренне признался Демид, — это руки...
— И такое бывает... В голове будто бы сплошной туман, а руки свое дело знают. Вот за эти умные руки переведу-ка я тебя на другую работу. Ты знаешь, как работает электронно-вычислительная машина?
— В общих чертах.
— Помнишь, я тебе как-то говорил, что ЭВМ напоминает библиотеку? Для твоих прежних представлений этого хватало, а теперь мало. Книги в библиотеке, если ты к ним обратишься, дадут тебе исчерпывающую информацию. А в машине есть тэзы, которые ждут своей очереди, ждут, когда ты их спросишь. Они ответят на любой твой вопрос односложно: «да» или «нет». Этого вполне достаточно для разговора. Ведь и с человеком, который на все твои вопросы отвечает «да» или «нет», можно вести интересную беседу, все будет зависеть от того, о чем вы станете говорить. Как в жизни — многое зависит от этих кратких ответов. Вот, скажем, парень спрашивает девушку, любит ли она его? Сам понимаешь, как важно, что она ответит: «да» или «нет».
— А ты уже спрашивал? — Демид лукаво усмехнулся, ожидая, что Валера опять покраснеет, но бригадир и глазом не моргнул.
— Спрашивал.
— И тебе, конечно, ответили «да»? — сделал вывод Демид.
— Ты не ошибся. Но мы уклонились от темы нашего разговора. Так вот, есть тэзы, работающие только тогда, когда их о чем-то спрашивают, а есть такие, которые работают все время, как сердце человека. Вот на них-то я тебя и переведу. Смотри, перед тобой генератор тактовых импульсов машины М-4030. Это, пожалуй, наиболее интересный тэз машины. Сколько ударов в минуту делает твое сердце?
— Ударов семьдесят, наверное...
— Правильно. А этот генератор посылает в машину за одну секунду четыре миллиона импульсов. Вот это, — он указал на припаянную серебристую, величиной с фасоль металлическую коробку, — кварцевый стабилизатор импульсов.
— Я знаю, что такое стабилизатор. На радиостанциях они бывают: длину волны держат.
— И это верно. Там длину волны, а здесь количество импульсов. Явления одного ряда. И те и другие зависят от частоты колебаний. Эти тэзы ты сейчас и станешь регулировать.
Он был старше Демида лет на пять, не больше, а казалось, что между ними пролегли целые десятилетия. В действительности так оно и было, только десятилетия не времени, а мудрости, десятилетия, до предела сжатые новой технической эрой.
— Понимаешь, — продолжал Пальчик, — когда твое сердце отсчитывает семьдесят или восемьдесят ударов в минуту, ты разницы большой не ощущаешь, а генератор должен дать точно четыре миллиона импульсов в секунду, и не на единицу больше или меньше, потому что каждый импульс решает свою, только ему предназначенную задачу. И если задача, скажем рассчитанная на сотый такт, попадет на сто десятый, то твоя машина, вместо того чтобы складывать числа, начнет писать стихи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110