Браун
и успевший прийти в сознание Миллер сидели выпрямясь, со
связанными сзади руками, и порой наматывали головой, словно
пьяные. Мэллори понимал их состояние. У него самого нестерпимо
болела вся правая сторона лица. Всем досталось, с досадой
подумал Мэллори, а толку никакого. Каково в эту минуту Энди
Стивенсу? Бросив взгляд в сторону зияющего устья пещеры,
Мэллори так и обмер.
Медленно, не подавая виду, что потрясен представшим его
взору зрелищем, новозеландец отвел взгляд, уставился на
часового, который сидел на рации Брауна, положив на колени
"шмайсер", палец на спусковом крючке, и наблюдал за пленными.
"Господи, только бы он не оглянулся! Господи, только бы он не
оглянулся", - мысленно твердил Мэллори. Пусть он еще посидит,
пусть еще посидит..." Но взгляд вновь и вновь невольно
устремлялся к пещере.
Волоча изувеченную ногу, из укрытия выползал Энди Стивенc.
Даже при тусклом свете звезд было видно, сколько страданий
доставляет ему каждое движение. Упираясь руками, он приподнимал
туловище, затем, опустив голову, переносил тяжесть тела вперед
и таким образом передвигался по рыхлому влажному снегу. Силы
его таяли на глазах. Хотя юноша ослаб и измучен страданиями, но
котелок у него варит: на плечах и спине белая простыня, в
правой руке зажат альпинистский крюк. Должно быть, Энди слышал
отрывки фраз, сказанных Турцигом. В пещере оставалось два или
три автомата. Стивенc без труда снял бы часового и не выходя из
пещеры. Но, заслышав выстрел, немцы вернулись бы раньше, чем он
сумеет проползти лощину, не то чтобы освободить от пут хотя бы
одного из товарищей.
Стивенсу осталось проползти самое большее метров пять. По
дну лощины прошелестел принесшийся с юга ветер, но, кроме него
да дыхания пленников, не слышно ни звука. Иногда кто-то из
сидящих ворочался, расправляя отекшую ногу. Хотя снег не
скрипит, немец непременно услышит Стивенса. Опустив голову,
Мэллори закашлялся. Сначала часовой лишь удивленно поднял
глаза, потом, видя, что кашель не прекращается, раздраженно
произнес по-немецки:
- Прекрати! Сейчас же прекрати кашлять!
- Huesten? Huesten? Кашлять, что ли? Как я перестану? -
возразил по-английски Мэллори и снова закашлялся. На этот раз
еще громче. - Все твой Ober-leutenant, - произнес он, ловя
ртом воздух. - Половину зубов выбил. - И снова зашелся в
приступе кашля. Пересилив себя, с вызовом произнес: - Я же не
виноват, что собственной кровью захлебываюсь.
Стивенc находился ближе чем в трех метрах от часового, но
уже выбился из сил. Не в состоянии до конца выпрямлять руки, он
продвигался лишь на какие-то несколько дюймов. А потом и вовсе
замер и с полминуты лежал неподвижно. Мэллори решил было, что
юноша потерял сознание, но тут Стивенc приподнялся - на этот
раз на всю длину рук. Попытавшись оттолкнуться вперед, он не
выдержал веса собственного тела и рухнул в снег. Мэллори снова
закашлялся, но было поздно. Вмиг вскочив с ящика, немец круто
повернулся, уперов дуло "шмайсера" в распростертое почти у
самых его ног тело. Убедившись, что это раненый, часовой
опустил автомат.
- Ах, вот что! - проронил он. - Птенчик вылетел из
гнезда. Бедный маленький птенчик! - Мэллори вздрогнул, увидев,
как взвился над головой Стивенса приклад. Но часовой оказался
человеком не злым: замахнулся он, лишь повинуясь защитной
реакции. Не донеся приклад до искаженного страданием лица, он
наклонился и, почти бережно вынув из решительно сжатых, но
ослабевших пальцев альпинистский крюк, швырнул его в снег.
Аккуратно приподняв раненого под мышки, подложил под голову
потерявшего сознание Стивенса скомканную простыню, невесело
покачал головой и снова уселся на ящик.


Гауптман Шкода оказался щуплым человечком лет под сорок.
Щеголеватый, форма с иголочки, внешне веселый и злой в душе.
Отталкивающее впечатление производила его тощая, длинная шея в
поперечных складках, которая торчала из ворота мундира с
ватными плечами. Впечатление это усугублялось маленькой,
яйцеобразной, точно у черепахи, головкой. Когда тонкие
бескровные губы его раздвигались - а улыбался гауптман часто,
- обнажались два ряда превосходных зубов. Но ослепительная
улыбка не освещала лицо гауптмана, а лишь подчеркивала
нездоровую бледность его кожи, обтягивавшей острый нос, широкие
скулы и собиравшей в складки шрам от сабельного удара, который
рассекал левую щеку от брови до подбородка. Однако, улыбался ли
гауптман или был серьезен, зрачки глубоко посаженных его глаз
всегда оставались черными и пустыми. Несмотря на ранний час -
не было и шести, - он был безукоризненно одет, свежевыбрит.
Редкие темные волосы с глубокими залысинами напомажены и
аккуратно зачесаны назад. Хотя над единственным столом в
караульном помещении, вдоль стен которого тянулись скамьи,
возвышалась лишь небольшая часть туловища гауптмана, всякий бы
догадался, что бриджи его отутюжены, а сапоги начищены до
зеркального блеска.
Гауптман был улыбчив. После того как обер-лейтенант Турциг
закончил доклад. Шкода тоже улыбнулся. Откинувшись назад в
кресле, гауптман опустил подбородок на переплетенные пальцы и
весело оглядел присутствующих. Ничто не ускользнуло от взгляда
этих невыразительных, пустых глаз - ни караульный возле двери,
ни двое солдат, стоящих позади связанных узников, ни Андреа,
сидящий на скамье, на которую тот положил Энди Стивенса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90