Он обозлился:
— То есть в каком это смысле?
— Не часто что-то мы слышим голос твоих гаубиц. Уж не боишься ли, что немцы засекут?
Гопин вскочил с места и, кусая губы, скомандовал своим людям:
— Пятьдесят снарядов по врагу! Огонь!
Берег загрохотал. Девять гаубиц выпустили по пятьдесят снарядов за две минуты. Гопин, стоя во весь рост, истошно орал:
— Огонь! Так иху мать, этих вшивых фрицев!
Заткнув уши, я отбежал от него подальше.
У немцев, понятно, есть свой Гопин. И он тоже начал обстреливать наши позиции. Ужасный день. Все вокруг ходуном ходит. Даже Сахнов как-то весь сжался. Тога и гляди, в нашу землянку тоже снаряд угодит.
Гопин буйствовал часа четыре.
— От батареи Гопина теперь уж и косточек не соберешь,— сказал Кравцов.
Меня бросило в дрожь. Ведь это же я толкнул его на поединок. Я выскочил из землянки и кинулся бегом к батарее Гопина.
Бегом-то, положим, это сильно сказано. Вся земля взрыта воронками. Попробуй побеги. Кое-как добрался до места и ахнул, увидев, что Гопин как ни в чем не бывало гоголем стоит у гаубицы.
— Что тут у вас?! — заорал я.— Потери большие?
— Ерунда,— махнул он рукой.— Лошаденку только одну убило. И пушку царапнуло. Ничего, поедим кони!
Я спросил, что же он теперь будет делать. Противник ведь засек. Он усмехнулся:
— Дня три помолчу. Немец подумает, что уничтожил меня. Потом опять жахну изо всех сил, мать его так, этого Гитлера!..
И он предложил мне сыграть партию в шахматы. Я отказался.
— Дай,— говорю,— лучше кусок конины. Или сам хочешь все съесть?
— Вон оно что?! — нахохлился Гопин.— Выходит, ты всю эту кашу затем и заварил, чтобы разжиться кониной на армянский шашлычок?..
Мы оба рассмеялись и сели за шахматы.
Гопин выиграл. За это он подарил мне килограммов десять конины.
Вот и прекрасно. Поделюсь с ребятами.
Проходя по берегу реки, я увидел на взрезанном немецкими снарядами льду несметное множество выброшенной из воды рыбы. Кликнул своих:
— Идите, ребята, соберем рыбку!..
И собрали пудов этак двадцать. Мой взвод долго будет сыт. И не только один мой взвод.
Утро. К нам на позиции пришел подполковник, наш комполка. Я доложил о положении дел на нашем участке. Он поздоровался за руку не только со мной, но и со всеми солдатами моего взвода. Высокого роста, чернявый, с хорошей выправкой кадровика, в прекрасно подогнанной и опрятной форме, он производит впечатление воина, не ведающего горечи и страха поражения.
— Вчера нам из тыла прислали приемник,— сказал он.— Прекрасная вещь. И пластинки можно проигрывать.
— В подарок получили? — поинтересовался я.
— В подарок,— ответил он.— Хочу передать какому-нибудь взводу. На фронте это особо редкая штука. Что скажете по этому поводу?
— Очень будет здорово, товарищ подполковник.
Он внимательно и долго осматривал наши позиции, минометы, беседовал с солдатами и вдруг, повернувшись ко мне, сказал:
— Давненько мы не брали «языка». Наш полк не брал. Вот я и подумал, кто первым добудет «языка», тому взводу я и передам радиолу.
Сахнов, вытянувшись в струнку, слушал подполковника и незаметно подмигнул мне: «Понимаете, мол, это нам комполка поручает раздобыть «языка»? Соглашайтесь». Я кивнул Сахнову и повернулся к командиру:
— Разрешите, товарищ подполковник, мне с моим взводом отправиться за «языком»?
Командир полка засмеялся:
— Конечно. Потому я и зашел к вам.
Тут же мы решили, что за «языком» отправятся трое: я, Сахнов и ефрейтор Сорокин. Командир полка повел нас к себе в штаб. Это недалеко, за холмом.
Три дня мы готовились, как брать «языка». А «язык» этот, вон он, в двухстах метрах от нас за линией укреплений. Туда нам и следует пробраться, взять в плен одного из немцев, который станет «языком», расскажет о расположении позиций противника, о вооружении, обо всем, что требуется.
— Что, если мы приведем его, а он, сукин сын, ничего не скажет? — засомневался Сахнов.— Бывают же, наверное, такие...
— Это нас не касается,— сказал я.— Наша задача взять его. А заговорить пусть заставят другие.
— Да,— вздохнул Сахнов,— было дело, приходилось красть, а вот людей уворовывать не доводилось, практики нету...
— Никак, жалеешь, что взялся за это?
— Головы не пожалею.
К операции мы подготовились как следует. Иван Сорокин сильный, как буйвол. Он скрутит «языка». Сахнов человек что надо: ловок и ночью видит как днем. Ну, а я... У меня такое чувство, будто развлекаться иду.
С тридцатого на тридцать первое января, в двенадцать ночи, мы ступили на нейтральную полосу. Холод, непроглядная тьма. С трудом различаю белые маскхалаты Сорокина и Сахнова, хотя оба они совсем рядом со мной. Впереди идет Сахнов, потом Иван, я — замыкающий. Сахнов крадется с кошачьей осторожностью. Я удивляюсь: почему этот человек добровольно пошел на такое опасное дело? Что у него за душа и к чему она стремится? Что за сила толкает его на самопожертвование?
Вот и первой линия вражеских оборонительных укреплений. Земляной вал, колючая проволока и бревенчатые заграждения. Сахнов провел нас сквозь них. Дальше мы поползли. Немцы изредка дают пулеметные очереди, пускают осветительные ракеты, которые, повиснув в воздухе, обсыпают снег сверкающими искрами. Сахнов показал мне едва приметный холмик и зашептал в ухо:
— Это огневая точка. Там немцы. Идем на нее.
Жарко. Я задыхаюсь в своей овчинной шубе. Не скинуть ли мне ее ко всем чертям? Пот, стекая со лба, заливает глаза. Горячий пот. И почему все вокруг так горячо? Ползу по снегу, и снег тоже обжигает мне руки, нос, все тело. В бреду я, что ли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88