Я спускаюсь с дерева. Тут, оказывается, не один, а оба брата.
— Здравствуйте, товарищи ефрейторы!..
Оба они — ефрейторы и очень сердятся, когда к ним обращаются не по уставу, а запросто: парень, паренек...
— Что вы здесь делаете?..
— Проверяем, в порядке ли телефонный кабель.
— В порядке,— говорю я.— Шли бы вы лучше домой.
Оба удивленно, в один голос, спрашивают:
— Домой?
Сгорел их дом. Этот заснеженный лес, эти окопы под холодным, бесприютным небом — вот сейчас их дом...
— Мы скоро будем сержантами! — говорит один из мальчиков.— А когда-нибудь и лейтенантами будем...
— Ну, вам и до генералов не мудрено дожить.
— А что ж! Вот только война не продлится так долго, чтоб до генералов нам дорасти.
— Верно, не продлится,— соглашаюсь я.
И хорошо, что не продлится! Милые мальчики, пусть это проклятая война кончится сию секунду! И пусть вы навсегда останетесь ефрейторами, только бы живы были.
Готовимся к новому наступлению. Прямо в окопах заседает штаб. Мы, офицеры, получаем боевое задание.
Командир полка вызывает братьев Буткевичей и приказывает им отправиться в санчасть и там дождаться его дальнейших распоряжений, пока не призовет их. Мальчики несказанно обижены.
— Не хотим мы...
— Приказ есть приказ! — разводит руками командир полка.— Вы люди военные, ефрейторы — звание имеете, значит, должны подчиняться приказу. И вам уже должно быть известно, что приказ обсуждению не подлежит.
— Но разве можно,— не унимаются мальчики,— приказать солдату, чтобы он не выполнял свой долг?..— В их голосах нет слез, только обида.— Мы хотим быть с вами!
— Не выйдет,— возражает командир полка.— Выполняйте приказ вашего командира!..
В глазах ребят столько досады, что кажется, вот-вот зальются горючими слезами. Выходит, их еще считают детьми, хоть и присвоили звание ефрейторов. И даже медалями «За отвагу» наградили... Никак они не могли с этим смириться...
Но нас ждут тяжелые бои. И командир полка прав. Разве может он взять с собой под пули, на смерть, этих мальчонок? Нет уж, пусть лучше пересидят с врачами. И там не безопасно, но все же...
Мальчики ушли.
Сегодня тридцать первое января. Уже месяц и три дня, как мне исполнилось двадцать. В записях моих свет детства.
ЛЕДОВЫЙ ПОХОД
Уже недели две будет, как мы ушли с левого берега Волхова. Там осталось бесчисленное множество могил: братские и одиночные. На каждом квадратном метре.
Люди, если вы когда-нибудь набредете на братскую могилу, знайте: мы вели здесь тяжелейшие бои, потеряли много убитыми и не всегда у нас было время похоронить их по-людски. А встретите одиночную могилу — это значит, что нам, солдатам, выдавались и относительно «легкие» дни.
Волхов — река большая. Начало она берет у озера Ильмень и, вобрав в себя воды мелких рек и речушек, впадает в Ладогу. И жизнью и кладбищем была для нас эта река. Сколько людей унесла синеводная!.. И сколько рыбы дала нам на прокорм... И еще... И больше ничего. Только это.
Прощай, Волхов. Помяни нас добром. Мы сделали все, чтобы воды твои стали чистыми и прозрачными. И в том, что к волнам твоим часто примешивалась людская кровь, а говор твой заглушала канонада, была не наша вина.
Неподалеку от деревни Подберезино сгорел в своем танке Макар Герасимович Семенов. Он родом из этих мест, кажется из города Луги. Всего неделю мы были вместе. Но на фронте даже один час дружеского общения равен вечности. Семенов был младшим лейтенантом. Он шел в атаку сквозь снега с незадраенным люком. Танк его загорелся от прямого попадания снаряда, сгорел и он сам, и весь экипаж. Но до последнего дыхания вели бой...
Мы движемся к Луге. К реке и городу одного и того же названия. Ленинград уже свободен. Девятьсот дней он был блокирован врагом. Начальник штаба полка сказал, что по уточненным данным в Ленинграде от голода и холода погибло шестьсот сорок тысяч человек. Это чудовищно. История подобного не знает. Люди гибли с верой, что город их будет жить.
Честь и слава погибшим!
Саша Болотин — молодой человек.. Волосы русые, лицо чуть веснушчатое. Одет он в добротный овчинный полушубок.
— Сам шил,—хвалится Саша.— А шапку не-е. Шапка немецкая...
Он весело смеется.
Автомат у него тоже немецкий, гранаты — наши, нож — финский. Одним словом, партизанская экипировка. Саша Болотин и есть партизан. Он только что перешел линию фронта.
— Вы, братцы, по-быстрому проводите меня к вашему командованию.
— Да ты поел бы сначала...
Ест он с аппетитом. И весь пахнет лесом, и болотом, и еще чем-то незнакомым, партизанским духом пахнет. Их соединение действует под Лугой.
— Мы на прошлой неделе четыре моста взорвали, немцам дорогу к отступлению отрезали,— говорит Саша, торопливо глотая кашу из котелка.— А вы здорово этих гадов гоните!..
В Ленинградской области, в тылу у врага, действует много партизанских отрядов. Они объединяют тридцать пять тысяч человек.
И столько же примерно погибло в боях,— уточняет Болотин.— До самой Нарвы нет ни одной деревни — все сожжены. Фашисты все сметают на своем пути.
— Знаем,— говорит Сахнов.— Мы тоже их сметем.
Саша Болотин закурил, поблагодарил за угощение и
ушел.
Напротив нас стоят две немецкие армии: восемнадцатая— в правом крыле и шестнадцатая — в левом. С их солдатами мы «знакомы» еще с начала сорок второго года. Они с тех пор конечно же не раз пополнялись новыми войсками из Европы.
К нам перебежали шестеро.
— Французы!..— кричали они.
Это и правда были французы. Немцы мобилизовали их и бросили против нас.
— Штык в земля! — говорят они на ломаном русском языке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88