Записи мои окутаны туманом.
Ночь. И когда только успело стемнеть? Да и был ли день, был ли свет?..
Мы гранатами и штыковой атакой выбили наконец противника и из третьей линии его укреплений.
Плацдарм на этом берегу Нарвы мы уже расширили кое-где и до трех километров вглубь. Это победа, и немалая.
Поступил приказ окопаться как можно глубже.
И мы зарылись в щели мерзлой земли. Земля — спасительница, защитница. К тому же в ней и теплее.
Не верьте, если кто-то скажет, что есть для солдата нечто более значимое, чем победа над врагом.
Счастливый и гордый собой, я разлегся в отбитой у противника траншее и с удовольствием грызу сухари. Классную мы одержали победу!
С того берега пришли два связиста и мой заботливый друг Сахнов.
— Где наш коняга? — спросил он.
Я показал в сторону. Сахнов вздохнул. И мне показалось, что я слышу тот последний вздох коня...
Я лежу в немецкой траншее. Стены ее, чтоб земля не осыпалась, укреплены прутьями и досками. Рядом блиндаж с бетонным покрытием, с тяжелой дубовой дверью. Его занял кто-то из офицеров. В нем горит свет. Белый, ясный, бездымный.
Где Шура? Пришла бы — я посмотрел бы ей в глаза при этом ярком свете.
Где Шура?
В блиндаж ко мне зашли близнецы наши — Буткевичи.
— Здравствуйте,— сказал Витя.— Разрешите проверить ваши телефоны. Посмотрим, в порядке ли они.
— Заходите,— поднимаясь им навстречу, предложил я.— Проверьте, как положено.
Витя снял ушанку. Голова у него перебинтована.
— Что случилось, товарищ ефрейтор? Вы ранены?
— Да! — не без гордости в голосе ответил он.— Третьего дня меня ранило при исполнении боевого задания.
Я приметил, что Федя поглядывает на брата с завистью. Каково ему, брат ранен, а он нет.
— А как это произошло? И почему вы не в госпитале, товарищ ефрейтор?
— Э, пустячная рана. Пуля только слегка царапнула кожу,— сказал мальчик.— Кость не затронута. Крови, правда, потерял много, потому и хожу пока забинтованный.
— Сейчас беспокоит?
— Да как сказать, вроде бы и нет.
Я попытался было угостить ребят сахаром и маслом, другого у меня ничего не было, но они наотрез отказались и даже не притронулись к еде.
— Здесь каждый получает свою долю,— сказал Федя.— Значит, ни у кого нет ничего лишнего. А потому не надо нас угощать. Вы сами должны есть.
Они повозились с моим телефоном, прочистили, продули его.
— Как слышите меня, «Дон»? Я — «Волга»...
Витя опустил трубку на рычаг и сказал по-взрослому:
— Телефон ваш в полном порядке. Разрешите идти?
— Ну что ж... Только, может, вы бы немного погрелись...
— У нас мало времени. Надо еще у пулеметчиков проверить телефоны. До свидания.
В голосе мальчика было столько гордости. А почему бы и нет? Он ведь уже и кровь свою пролил за Родину. У него есть право на гордость.
Туман рассеялся. Наши самолеты бомбят укрепления противника. И фрицы тоже не молчат: они в свою очередь с воздуха и с земли крушат лед на Нарве. Он уже весь разбит, перейти сейчас реку невозможно. Несколько грузовиков и фургонов с продуктами ушли ночью под лед.
Итак, мы отрезаны от мира. Остались теперь только на нашем узком плацдарме. Верховное командование приказало выдать нам удвоенные пайки хлеба, водки и табака. Только как все это нам доставить?
Тридцать три градуса мороза. Это вычисляет Сахнов. Высунет язык, ощутит кончиком холод и вычисляет.
— Тридцать три градуса. Давайте градусник. Коли ошибаюсь — рубите мне голову.
Арто Хачикян вместе с эстонцем, капитаном инженерных войск, зашли ко мне в землянку погреться.
— Табак у вас есть? — спросил я.
— Нету.
Эстонец размял в ладони оттаявший в тепле рыжеватый комок земли, понюхал его.
— Прекрасно как пахнет!..
Узок наш плацдарм — кусочек Эстонии. Эстонец вынул из кармана горсть мелких красных ягод. Диво-то какое: в эдакой холодине — ягоды...
— Они не портятся от мороза, ешьте.
С берега вернулся Сахнов. Сбросил с плеч мешок, промасленный, закопченный, дымящийся паром, выложил на стол куски дышащего жаром мяса.
— Конина... Попробуйте.
— С удовольствием,— сказали мои гости.— Где раздобыл-то?
Сахнов опустил голову. Я вспомнил своего убитого коня.
Гости плотно поели и ушли, довольные. Мой конь, и убитый, послужил мне...
Сахнов привел в порядок доставшийся нам от фрицев полуразрушенный блиндаж, починил, почистил его, и мы перебрались на новое местожительство. Это рядом с батареей гаубиц, там, где дыбится подбитая наша самоходка. Наблюдательный пункт свой я устроил в дупле расщепленного дерева. Отсюда очень хорошо просматриваются позиции противника.
Немцы вновь и вновь атакуют, хотят сбросить в реку. Но у нас нет пути назад, и мы не собираемся сдавать своих позиций, нам остается только отбивать их яростные атаки, что мы и делаем.
Враг атаковал нас еще трое суток и наконец выдохся. Потянулись изнурительные дни позиционной войны. Настроение отвратное.
Сахнов разыскал целый ящик свечей из сухого спирта. Я обрадовался: теперь хоть света у нас будет вдоволь. Но не тут-то было. Сахнов растопил эти белые как воск свечи на огне, процедил через марлю, вскипятил, опять процедил. Я с удивлением наблюдал за его химическими опытами. Наконец, хигро подмигнув мне, он сказал:
— Выпивка готова.
Выгнал целую бутылку из спиртовых свечей. Выпил сначала сам, выждал с полчаса.
— Хорошо. Желудок мой с удовольствием принял спирт.
И он протянул стаканчик мне. Я тоже выпил. Какое- то пойло.
Пахнет жженым деревом. Меня затошнило, голова стала раскалываться от боли. Но я выпил еще, и постепенно по телу разлилась приятная теплота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88