И вот — о ужас! — я узнал среди них Серожа!.. Худоща-вого, чуть рыжеватого вытащили из воды и уложили на берегу. На фуди у него что-то блеснуло, я склонился, вижу — орден Красной Звезды. Глянул на лицо —нос Серожа, прямой, крупный, и копна волос тоже его...
Подумал, а что, если сделать ему искусственное дыхание: кто знает, вдруг... Но лоб бедняги пробит осколком снаряда.
Я поднял Серожа на руки, отнес к братской могиле и уложил на трупы. Не чувствую ни сердцебиения, ни дыхания. И слез нет в глазах, только дрожь меня бьет.
Вспомнился эшелон, с которым мы с Серожем покинули наши родные горы, вспомнилось, как он угощал меня домашней, и то, что Серож никак не хотел домой написать...
«О чем писать?..»
Я завернул тело друга в свою плащ-палатку вместе с орденом, оторвал уголок от маминого письма, полученного мною вчера, и сунул ему в сжатые губы.
Земля укрыла и Серожа.
Неделю спустя прекратилось наше неудавшееся наступление. Новгород по-прежнему пока еще оставался в руках гитлеровцев.
Я боюсь спать. Стоит только сомкнуть веки, сразу обступают трупы, и с ними Серож.
«О чем писать?..»
Сегодня шестое апреля. Уже три месяца и девять дней, как мне девятнадцать. Записи мои мрачны, как могила Серожа.
ПРЕКРАСНЫЙ ПОЛЕТ
Насыпка над моим блиндажом зазеленела. В амбразуре дота свила гнездышко — и когда только успела? — какая-то птичка. Как стрелять-то теперь, напугаешь ее?.. Пришлось перенести дот.
К нам на позиции прибыл новый пехотный батальон. Люди в основном пожилые, но с хорошей военной выправкой. Я пригласил кое-кого к себе в землянку — пусть погреются.
— Скоро ох как погреемся— говорят они, отказываясь от моего приглашения,—лучше не придумать.
— Собираетесь дать концерт?
«Концерт» на нашем фронтовом языке — это значит атака.
Батальон пехотинцев штрафной. Нет ли тут моего приятеля Борисова?.. И поди же, нашел! Подложив вещмешок под голову, он спал. На лице его не было прежней ясности. Я подождал, пока он проснулся.
— О, лейтенант, и вы с нами?
— Не совсем, Борисов. Здесь полк наш, моя рота...
— Рад, что вы живы.
— А вы-то как?
— Вот пришли, будем отвоевывать у врага Безымянную высоту, ту, что напротив ваших позиций. Победим— значит, нас восстановят в прежних правах. Кое- кого, конечно, посмертно. Таису Александровну вы не встречали?
— Нет.
— Если жив останусь, обязательно разыщу ее.
Я вернулся к себе в блиндаж. Не могу не думать о Борисове, хотя мы и пробыли-то вместе всего несколько дней, и при таких печальных обстоятельствах.
Утро. Половина одиннадцатого. Я на своем наблюдательном пункте, на дереве. Отсюда хорошо видно зеленеющую травой и кустарником Безымянную высоту. Видны и укрепления, протянувшиеся от моей батареи и до холма. Мне очень хочется, чтобы штрафники завладели высотой и Борисов остался бы жив...
Полчаса мы поливали огнем нашей артиллерии позиции гитлеровцев. Не меньше пяти снарядов на квадратный метр уложили. Мин я не жалею. Ведь там, среди атакующих, Борисов. Я расчищаю ему путь.
Мы перевели огонь артиллерии в глубь вражеских позиций. В то же мгновение вырвались из окопов штрафники и пошли в атаку...
Бросок был неистовый и отважный.
Наши быстро прошли узкую полосу поля и подступили к Безымянной высоте. Мне вспомнились строки Чаренца:
...Здесь, в этом иоле, без границ, закатным залиты огнем, Неистовые толпы бой, смертельный бой вели с врагом.
Гитлеровцы взяли под усиленный пулеметный обстрел эту узкую полосу. Упало наших пятеро, потом десять человек... И еще... Живые не дрогнули. Они неслись, как в полете. Так прекрасны летящие на огонь бабочки.
Завязался короткий штыковой бой. Гитлеровцы отступили. Я рад за Борисова, за всех тех, кто совершил этот победный бросок.
Мы перевели огонь нашей артиллерии еще дальше на запад. Надо в зародыше задушить возможную контратаку противника. Взяли высоту под круговой обстрел.
С противоположного берега Волхова ударили наши гвардейские минометы — «катюши». Они бьют по глубинным скоплениям вражеских войск.
Позиции гитлеровцев пылают, как подожженные стога сена. Огонь «катюш» уничтожающий. Я кричу в телефон:
— Еще! Еще! Бейте их!..
И так восторженно кричат все телефоны, все передатчики, кричит земля. Особенно земля.
«Катюши» перепахали все вражеские укрепления. Там все горит. Я в запале ударил кулаком по дереву и залился счастливым смехом: у меня на глазах свершился величественный акт человеческого мужества.
Безымянная высота пала. Я бросился к победителям. Где Борисов?..
Нашел его убитым, лежащим на спине. Он будто спал, бессильно раскинув руки.
Борисов мечтал встретить Таису Александровну:
«Если жив останусь, обязательно разыщу ее...»
Сегодня одиннадцатое апреля. Уже три месяца и четырнадцать дней, как мне девятнадцать лет. Записи мои в полете к огню.
БЕЛАЯ ЗЕМЛЯНКА
Сегодня мы получили небольшое пополнение: восемь солдат и один лейтенант.
Лейтенант Иван Филиппов назначен командиром взвода. Он нам с Сахновым сразу понравился. Но на меня напал бес, и я решил подшутить над новичком:
— Что же ты,— говорю,— Иван, одних солдат с собой привел, где же ППЖ?
Он не растерялся:
— Надеюсь, у тебя найдется.
Такого не подкрутишь, на смех не поднимешь, хотя он и младше меня, правда всего на год. Он, я и Сахнов живем в одном блиндаже. Мы с Иваном быстро сдружились.
Вечер. Старшина роты принес нам, офицерам, нашу долю водки и курево.
Иван все отдает мне. Он не курит, не пьет. Сахнов качает головой:
— Не курите, не пьете, товарищ лейтенант... Если к тому же бабеночкой пренебрегаете, так вы же есть истинный монах?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88