..
Иван не сердится на него.
— Это, брат, все не по мне. Что же до монаха, так в войну эдакое монашество не позор.
Монах наш среднего роста, с живыми глазами, на девственно-чистом лице нежный румянец. Приметив мою шахматную доску, он как-то предложил:
— Сыграем!
У меня появился сильный противник.
К нам на позиции приехала кинопередвижка. В лесу между деревьями натянули огромный белый холст.
В «кино» мы пошли вместе с Иваном.
И там, на лесной поляне, откуда ни возьмись, вдруг возникла Шура.
— Хорошо-то как, что и ты пришел! — искренне обрадовалась она.— Здравствуй...
Я познакомил ее с Иваном.
— Вот, брат, в боях под Мясным бором я чуть не загубил эту девушку.
Иван молча слушал меня.
— И хотя до сих пор я об этом не говорил, но случай не забылся...
— Понятно,— насупилась она.— Однако кому бы из них я успела помочь?.. Мертвым?..
Ивану, видно, наскучило слушать нас, и он стал пробираться к экрану. Мы с Шурой остались одни. Я решил переменить разговор и спросил:
— Как твое здоровье?..
— Можно подумать, что это тебя и впрямь беспокоит...
— Надо ведь о чем-то говорить!..
И Шура залилась смехом.
Хорошо смеется Шура, звонко, переливчато и очень тепло. А с лица при этом не сходит грусть. И она делается такой привлекательной, такой милой... Давно я не присматривался к ней. А сейчас, оглядывая стройную фигурку Шуры, я вдруг увидел у нее на груди медаль. Мне стало совестно за мои упреки... А волосы? Как венок из пшеничных колосьев на голове, такие они золотые.
Все проходящие в «кино» офицеры оглядывались на нас и заговорщически подмигивали мне. Это меня ужасно злило. Шура показала на ближайшую землянку:
— Видишь? Там я и живу.
В «кино» она не осталась. Я разыскал Ивана и устроился рядом с ним. Ждал, что вот-вот спросит о Шуре: кто, мол, такая, но этого не случилось.
Смотрю на экран и не вижу, что там делается. Все мои мысли в той, недалекой землянке.
Фильм кончился.
Пройдя кустарником, подошел к Шуриной землянке
и постучал в дверь.
Шура живет одна. Она уже успела снять форму, и сейчас на ней белая блузка и юбка, как на Балхаше. Она бывала в этом, когда мы встречались в пустыне на берегу озера.
Шура вся как из сказки. Сказочная и ее маленькая землянка, и затянутые марлей стены. На вколоченных в землю нарах тщательно убранная постель. На маленьком столике, тоже покрытом марлей, керосиновая лампа, отбрасывающая желто-красные блики. От всего чуть веет больничным духом.
— Ну как фильм?
— Я смотрел и не видел его...
Шура ласково улыбнулась. Видно, ответ мой понравился ей. Она поставила на жестяную печь ведро с водой и по-хозяйски распорядилась:
— Снимай гимнастерку и сапоги, я тебе сейчас помою голову и ноги...
...Уже полночь, а я все у Шуры. И кажется мне, что я тоже из сказки, в раю. Никаких тебе забот, ни войны, и меня вроде вовсе нет. Только душа моя, согретая теплом благоухающего рядом тела...
Сегодня второе мая. Уже четыре месяца и пять дней, как мне девятнадцать. Записи мои пронизаны светом.
ЭТО я...
Река синяя-синяя.
На берегу моя рота. Минометы замаскированы ветками. Они бьют из-под зеленого укрытия.
Я лежу на берегу реки и подаю своим людям команду:
— Пятью минами по врагу огонь!
Ревут минометы. Из широких жерл вырываются клубы дыма и рассеиваются в зеленой листве.
Стемнело. Река завлекает, как в омут. Раздеваюсь и вхожу в воду. Наконец-то блаженство... Днем тут не выкупаешься, весь отрезок простреливается гитлеровцами... Несколько дней назад союзники высадили на севере Африки десант и, как пишут, одержали значительную победу, уничтожили большое число расположенного там войска гитлеровцев. Это хороший знак. Надо полагать, они и в Европе скоро откроют второй фронт. Небо начинает проясняться...
— Десятью минами, огонь!..
Вспоминаю Шуру и мигом выскакиваю из воды.
Ночь.
Я у Шуры, в ее белой землянке. Она встретила меня взволнованным шепотом:
— Иди, я здесь.— Помолчала, а потом еще тише сказала: — Сумасшедший ты, боишься света... Но я все равно никогда тебя не потеряю.
Снова ночь.
И снова я у Шуры, в ее белой землянке. Она по-прежнему встречает меня взволнованным шепотом:
— Мы будем неразлучны. Навсегда неразлучны. Я чувствую это. Я верю!..
Дверь вдруг открылась, и на пороге появился майор, начальник штаба полка. Он у нас человек новый. Ему лет за сорок.
— Что вы здесь делаете?
Я вытянулся перед ним:
— Пришел повидаться со своей подругой.
— Вот оно что?.. — произнес он.— Не ищите подруг там, куда вход воспрещен.
Я подчинился приказу и, круто повернувшись на каблуках, вышел вон. За спиной услыхал крик Шуры:
— Майор, ну неужели я не имею права хоть чуточку пожить для себя?..
Сказке конец.
Сегодня двадцать шестое июля. Уже шесть месяцев и двадцать девять дней, как мне исполнилось девятнадцать. В записях моих мрак.
БУМАЖНЫЙ ДОЖДЬ
Удивительная у этих гитлеровцев страсть. Они то и дело обрушивают на нас бумажные дожди со своих самолетов. Дожди в основном белые, но бывают листовки на желтой и зеленой, на синей и даже розовой бумаге. И несут они в них бред собачий. Все больше об одном долдонят: мол, скоро Страна Советов будет уничтожена и гитлеровские солдаты маршем пройдут по улицам Москвы и Куйбышева, а потому, дескать, сдавайтесь, пока не поздно. Будет вам и хлеб, и масло, и всякая всячина.
Уже более двух лет они пишут одно и то же, пугают нас как могут, а сами терпят поражение за поражением.
Сейчас лето, и дела у фашистов все хуже и хуже. Наши уже освободили Орел и Белгород. И пятого августа Москва впервые салютовала в честь освобождения этих городов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88