Опять я опоздал.
— Не вы опоздали, товарищ майор,—сказал я.—. Опоздали союзники с открытием второго фронта.
— Во всяком случае, это как-то повлияет на исход войны.
— Я уверен, что повлияет, и очень даже. В основном психологически. И не столько на нас, сколько на противника. Он ведь до отчаяния еще не дошел. А когда военные действия развернутся у него в тылу, живо поубавится спесь.
Майор внимательно глянул на меня, улыбнулся и говорит:
— А вы, оказывается, стратег? Не послать ли вас в военную академию?
У меня голова кругом пошла: хорошо бы, конечно, но как же Шура? Хоть я редко ее вспоминаю и еще реже встречаю, однако знаю, что она близко. А если в академию, то...
— Нет, товарищ майор,— сказал я.— Военная карьера не для меня. Как только кончится война, я вернусь домой. Пока война, сколько бы она ни длилась, я буду до последней капли крови защищать Родину и свою воинскую честь. Но как только мы победим — тотчас попрошусь домой. Это моя мечта.
Удивленно покачивая головой, Ерин вышел.
Не знаю, как где, а у нас на позициях царит воодушевление. Боевой дух гитлеровцев пошатнулся. Ось дала трещину. Италия вышла из Тройственного союза. Там сейчас англичане. Итальянские коммунисты очищают свою землю от фашистской нечисти. Все это нам на руку, хотя на нас по-прежнему лежит задача сдерживать военную мощь гитлеровцев, и кровь наших солдат льется ежедневно и ежечасно...
Удивительный человек майор Ерин. Хоть бы раз на меня рассердился... Никогда, заботлив почти по-отечески. И это часто смущает и удивляет. Сейчас ведь в мире столько жестокости...
Сегодня двадцать третье сентября. Через три месяца и пять дней мне исполнится двадцать. Записи мои ведутся «под карандаш».
ВМЕСТЕ С ШИРАЗОМ
На берегах Волхова осень. Многоцветная осень, теплая и обильная. Но солдаты ничего не замечают: ни обильности, ни красок. Все краски для нас слились в одной черной. И позиции противника, и земля у нас под ногами, взрытая, истерзанная,— все черное. Всюду воронки, рвы и траншеи... Каждая пядь земли забита свинцом и залита кровью. Мирная осень... Какие у нее краски? Какая она, осень?..
Меня позвали к телефону. Это Ерин: — Зайдите-ка, посмотрите почту. Тут, кажется, и на вашем языке что-то есть.
Я поспешил в штаб. На армянском языке там был только «Блокнот воина». Я взял его в руки, и далекими, как мерцающие звезды, показались мне родные буквы. Как они попали сюда, на фронт?
Сижу у себя на батарее и листаю блокнот. На одной из страничек вдруг вижу строки Ованеса Шираза.
Эти строки вдруг всколыхнули во мне воспоминания. Дальние дали Армении заполонили меня. Белые венцы высоких гор, голубые пояса рек... Всего-то горсть земли, а душа — безмерная, необъятная. Не широтой славная, а глубиной своей, материнской ласкою и ликом. И все это пришло ко мне из строк Шираза. А лицом к лицу со мной фашизм, война, смерть. Когтистая свастика, с вожделением протягивающая свои щупальца к сердцу моей земли. «Деда, какая она, наша родина?» Вот она — израненная, изрытая траншеями земля, опаленная, обугленная осень. Вот она, наша родина. Устами поэта говорит земля. Надо обрубить зловещие щупальца, чтобы не погасло высокое солнце нашей земли.
Я чуть было не написал письмо Ширазу, но меня позвал Сахнов: немцы готовятся к наступлению.
Я бросился к минометам. Надо во всеоружии противостоять врагу. «Деда, какая она, наша родина?»
— Вот она, вот она! И мы защитим ее!..
Я искурил весь «Блокнот воина». Только страничка со стихотворением Шираза хранится у меня в нагрудном кармане.
— Деда, какая она, наша родина?
— Небо над нею высокое, Солнце на диво алое В сине-лазурной его вышине...
Сегодня двадцать четвертое сентября. Через три месяца и четыре дня мне исполнится двадцать лет. Записи мои согреты солнцем.
...И ВЫ, ХРАБРЕЦЫ АРМЯНЕ
В нашей фронтовой газете напечатана фотография явно армянина. Интересно, кто это? Вот чудеса! Это же ка- фанец Ишхан Давтян! Когда мы из Челябинска прибыли на фронт, Ишхан был всего-навсего сержантом. А сейчас уже старший лейтенант! Оказывается, служит в одном из полков нашей дивизии. Отличился в бою, об этом и рассказ в газете. Ай да молодец, Ишхан!..
Пришла почта. Мне вручили толстый пакет. Никогда еще я не получал такого большого и тяжелого письма. Адрес написан четким почерком, и пакет... из Еревана. Вскрываю его. Это от Наири Зарьяна. Целых две книжки: «Голос родины» и «Аршак и Шапух». Сердце у меня от волнения, того и гляди, из груди вырвется. Где ты сейчас, Ишхан Давтян? Я прочел бы тебе строки нашего поэта, чтобы и у тебя в душе всколыхнулась буря...
...И вы, армянские храбрецы,
Под разрывом снарядов, перед лицом смерти,
Помните о светозарном пути мать-Армении...
И мне вдруг чудится, что здесь со мной, на позициях, врагу противостоят вместе со своими воинствами великие храбрецы минувших столетий Тигран Великий, Вар- дан Мамиконян, Давид-Бек. Вот они — спустились с армянских гор и встали рядом.
Поэзия народа — его волшебная сила и самое верное оружие.
Сегодня двадцать шестое сентября. Через три месяца и два дня мне исполнится двадцать. В записях моих дух поэзии.
ПОЛЕВАЯ ПОЧТА 77/141-Ф
Я все на том же месте.
Малина давно кончилась. Позиции уже укрыты сне- I ом. Вражеские рубежи тоже под белым покрывалом.
Зато в блиндаже черно. Закоптились стены, потолок, толстая дверь... Дверь изранена. Хоть она и под землей, но и ей достается: сюда залетают осколки снарядов, шальные пули...
Снаружи мороз, а в блиндаже спертый воздух. Стоит затопить нашу времянку — баня, пекло; а не топишь — в сосульку превращаешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88