..
И женщины подошли к нам. Я вздрогнул — так одна из них показалась похожей на Шуру!.. Не забыл ли я, где могила Шуры? Нет, не забыл... Женщины попросили курева. Мы дали им.
— Ну и что скажут фрау?
Фрау молчат.
— По душе вам война?
Фрау молчат.
Под ухом у меня затрещал полевой телефон. Это командир полка.
— В городском саду засели эсэсовцы. Для ориентира— там неподалеку могила Канта. Ударь туда своими минометами.
Сахнов побежал поднимать роту. Бойцы побросали свои котелки как были, на огне, и ринулись к орудиям.
Такой хороший день...
Весна. Где-то на дереве поет скворец. И я будто дома, у нас в саду. Слушаю песнь нашего скворца. И слышу плач моей матери.
— Мамочка, милая, потерпи еще немного. Как бы то ни было, я вернусь.
Итак, нам предстоит атаковать эсэсовцев.
Сахнов неспокоен. Его Галя должна была уже родить.
Рота моя выступает.
Идем в бой...
Встретил братьев Буткевичей. Они одеты по-походному. Через плечо скатки шинелей.
— Вот, уходим,— сказал Витя.—Прощайте!..
— Но куда?.. И почему?..
— В суворовское училище. Это мы сами так захотели. Никто нас не принуждал. Да и война ведь уже кончается. Прощайте.
— Счастливого пути, ребята! — Я обнял их.— Желаю вам счастья! Большого, долгого счастья!..
На груди у каждого из братьев по две медали «За отвагу» и по ордену Красной Звезды. Сердце у меня сжалось! Милые мальчики, ведь в нашу победу и они вложили немалую толику...
Счастливого пути, дорогие мои, храбрые мальчишки! Счастливого пути!..
Я поспешил уйти, чтоб ребята не увидели навернувшихся мне на глаза слез...
Эсэсовцы сопротивлялись целый день и целую ночь, но к утру они все же сдались. А не сдались бы, так мы всех до одного уничтожили бы.
Сахнов развел костер прямо в окопе.
— Идите погрейтесь, сынок.
Никто уже больше не боится, что враг приметит дым костра и начнет бить в нас. Ему теперь не до того.
Мы овладели Кенигсбергом и гоним противника к морю. Сегодня четырнадцатое апреля. Вчера наши войска освободили столицу Австрии Вену. Вена... Я знаю, что в этом городе есть представительство мхитаристской конгрегации 1 и хранилище древних армянских рукописей. Не пострадали ли в войне манускрипты? Будем надеяться, что рукописи в Вене уцелели. О Вене писал в своей «Рушанской скале» Наири Зарьян. Как бы то ни было, гитлеровцам капут...
Мне позвонили из штаба йолка. Начальник штаба майор Прикул, милый, смуглый, высокий латыш.
— Наши войска подошли к Берлину, друг мой. Бои идут на подступах к городу.
— Мы направимся туда? — спросил я.
— Наш путь лежит к морю...
К Балтийскому морю. Левым берегом Преголя с боями продвигаемся к морю...
Сахнов подоил здоровенную коровушку и протянул мне теплого, дымящегося парного молока.
— Пейте, сынок. Парное, полезно.
— Я что, больной, что ли?..
Эх, отправить бы ее с теленочком да к нам в деревню. В колхозе-то ведь ни одной коровенки небось не осталось...
Двадцать второго апреля советские войска вели бои на подступах к Берлину, а двадцать пятого город был полностью окружен нашими.
Сахнов сетует:
— И почему наш полк не пошлют на Берлин?
— Ничего,—утешаю я.— Здесь тоже перед нами фашисты. Все дороги ведут в Берлин.
— И тем не менее,— разводит руками Сахнов.
Мои ребята у одной из деревень взяли пятьдесят шесть пленных. Это уже не прежние гитлеровцы, которые на берегах Волхова кричали: «Эй, Иван, иди сюда! Яйки ест, масло ест!»
Сахнов с презрением бормочет:
— Э-эх, ну какие же вы солдаты, коли у себя дома в плен сдаетесь? И не стыдно?..
Один из пленных покачал головой:
— Капут, капут!..
— Что капут?
— Берлин, Гитлер капут.
— А вы что же, думали в Москве фокстрот танцевать? — злится Сахнов.— Теперь вы у нас в руках. Я русский и видел много худого от вас. Убийц надо убивать. Это даже Иисус Христос понимал.
— Она...
Согласны теперь. И не кто-нибудь, немецкий обер-лей- тенант согласен. Перед тем как сдаться в плен, он привел свой мундир в порядок. Хотел выглядеть мужественным и храбрым. Ох, как нам знакомы эти серые мундиры!
Я еще помню страх, охвативший меня, когда впервые увидел форму немецкого солдата. Помню, хотя увидел я ее на убитом немце годы назад. Может, это странно, но помню. Гитлеровские каски не круглые, а как бычьи головы, с рогами-отростками. Пряжки на кожаных ремнях как щиты. А кинжалы в ножнах у пояса казались мне змеями. Вот и сейчас мне чудится, что с кинжала этого обер-лейтенанта стекает кровь. Особенно противны у них сапоги, грубые, с высоченными голенищами. Каблуки большие, подкованные. Этими каблуками они топтали полотна Лувра, детей Праги, государственный флаг Польши и рукописи Льва Толстого в Ясной Поляне. Каблуки убийц... Синие, приподнятые спереди и сзади, фуражки гитлеровских офицеров кажутся разинутой пастью дракона. А чего стоит свастика?
Омерзительна мне форма фашистов...
Пленных мы отправили в тыл на специальный сборный пункт.
Из штаба полка сообщили, что остатки берлинского гарнизона сдались советским войскам. Все. Берлин пал. Над рейхстагом наше знамя. Сегодня второе мая. Наш флаг над рейхстагом поднят позавчера — тридцатого апреля. Я позвал Элкснитеса и велел ему сообщить об этом немцам, засевшим неподалеку от нас и еще сопротивлявшимся. Элкснитес крикнул в рупор:
— Сдавайтесь, немцы! Берлин ваш пал! Сдавайтесь и вы!...
Гитлеровцы ответили яростным огнем.
Море близко. Мы обошли противника и повернули к морю.
Вечер восьмого мая. Я сижу на траве у моей роты, ем кашу с мясом и запиваю шампанским, которое ящиками извлекли из каких-то развалин мои ребята.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88