Но, может, это во сне? Вроде нет. Только поет не Баграт Хачунц, хотя и этот голос мне знаком. Я открываю глаза. Молодцы ребята, знали, когда включить приемник: это передача из Москвы, поет Павел Лисициан. И снег словно согревается, тает... Но вот песня кончилась...
— Внимание! Говорит Москва...
Москва говорит голосом Левитана:
— Вчера наши войска полностью завершили прорыв блокады Ленинграда. Блокада, в которой он пребывал с осени сорок первого года, снята.
— Внимание!..
Ну какое еще тут внимание!.. Сахнов палит в небо, выпускает всю обойму своего автомата. А потом и сам начинает орать:
— Внимание! Внимание! Блокада Ленинграда полностью снята! Внимание, братцы! Внимание и вы, эй, там, фашисты! Внимание...
Я обнял Шуру.
— Замерзла?
— Нет. А ты?
— Я мерзну...
— Почему?
— Тебя давно не видал.
Щеки у Шуры запылали огнем. Это, конечно, от мороза. Отчего же еще?
— Неужели руки у меня такие горячие, что могут согреть весеннюю алую розу?
— Почему вдруг розу? — засмеялась Шура.
— А что же еще?
Она с упоением кидается снежками. На ней короткий полушубок, стеганые ватные брюки, как у всех у нас, а поверх них еще и юбка. И валенки такие же, как у нас, только размером чуть меньше. И как только в эдакой стуже выживает и пышно цветет эта нежная, теплая весна?!
Ясная ночь. В небе много-много звезд. Я вижу их не в вышине. Белой весной они светят мне, отражаясь от Шуриной нежной, теплой груди.
— Тебе холодно? — шепчёт она.
— Нет. А тебе?..
Сегодня двадцать восьмое января. Ровно месяц, как мне исполнилось двадцать. В записях моих весна.
КОГДА ЗАНОЧУЕМ?
Январь. Морозы.
Три недели назад мы распрощались с сорок третьим годом на берегах Волхова. Ужасный был год, кровью обильный и могилами тоже... Сейчас те могилы засыпаны тяжелым снегом. Многие из них останутся безымянными. Не всегда мы успевали ставить на них дощечки с именами... Что ж, очень возможно, что и моя или вон того солдата могила тоже останутся безымянными. Или нас вообще не захоронят...
Скоро снова бой. Линия наступления четко обозначена. Она почти напротив, у виднеющейся вдали разрушенной деревеньки. Я обозреваю окрестности с нового НП, опять с дерева, и сверяю все по карте...
Деревья трещат от мороза. А нам не холодно. И одеты тепло, и к тому же «на заправку» хватили по сто граммов... Иван Филиппов отдал нам с Сашкой Карповым свою водку и махорку. На худом Сашином лице постоянно блуждает какая-то робкая, застенчивая улыбка. Но сам он храбрый, как дьявол.
— Помолимся боженьке, чтоб Филиппова не убило. Пусть вечно живет! — шутливо бросает Саша.
Знать бы, кого убьет, а кого нет... Но людям подарено незнание и надежда взамен. Великая это вещь — надежда. Не будь ее, с ума можно бы сойти. А благодаря надежде почти каждому солдату кажется, что пуля обязательно просвистит мимо него...
Появилась Шура.
— Индивидуальные пакеты у всех есть? — спросила она.
— У меня нет! — глядя на нее в упор, сказал Саша.— Да он и ни к чему, рана моя неизлечимая...
— Что же это за рана такая? — удивилась Шура.
— Поцелуй — заживет...
Шура засмеялась:
— Ты у нас, Сашуня, парень ладный. Да вот беда: у меня уже есть свой объект.
Она убежала. Я смотрел ей вслед. Только бы с ней ничего не случилось!..
Неподалеку от нас замаскирован тяжелый танк. На броне у него три красных звезды, значит, три подбитых танка на счету.
— В боях у Синявина я их подбил,— объясняет танкист.— А чего это Шура ваша так скоро убежала?
— Уж не зацепила ли и тебя, часом? — ревниво спрашивает Саша...
Началась наша артподготовка. Бьем по позициям противника. Там все взрывается, горит, взлетает в воздух... Удар артиллерии достаточно мощный.
А мы пока покуриваем.
Артподготовка завершилась спустя полчаса. Она нас вконец оглушила.
Но вот и сигнал к наступлению. Сорвался с места, круша лед, наш краснозвездный танк. За ним пошла пехота. И мы, минометчики, тоже двинули следом, занимать новые позиции.
Немцы открыли сильный заградительный огонь из пулеметов, орудий и минометов. Заревели и шестиствольные «ишаки»: и-а, и-а. Знакомый голос смерти... Но мы продвигаемся.
Вот и первая линия вражеских укреплений. Уже завязался штыковой бой. Пулеметы противника косят ряды наших нападающих. Я открываю беглый огонь из моих минометов: надо оглушить врага и открыть дорогу нашей пехоте.
Вокруг уже много убитых. Раненые уползают в тыл, окрашивая кровью снег. Где-то рядом, напротив меня, раздается страшный грохот. Это с ходу налетели в лоб друг другу два танка. Они пытаются перевернуть один другого. Я этого не вижу, просто догадываюсь о происходящем по скрежету металла.
Вместе с пехотой я продвигаю вперед и свои минометы. Вдруг увидел наш звездный танк. Он горит. Чуть поодаль лежит в снегу танкист. Убит и уже наполовину обгорел. Я вспомнил его невысказанную симпатию к Шуре. Где она, Шура?
Весь день стоим на одном месте. Мне приказали перевести огонь минометов на западную окраину разрушенной деревушки.
— Мы уже завладели ею,— сказали по телефону из штаба.— Надо предупредить контратаку немцев.
Я выполняю приказ. Но вот следует новый:
— Бей по деревне. Там враг!..
Деревню мы заняли только на следующее утро. Самой деревни, как я уже сказал, нет. Только на топографической карте остались жить школа, триста девяносто дворов и прочее хозяйство. За одни сутки деревня шесть раз переходила из рук в руки. Целых шесть раз...
У меня в глазах обгорелый труп танкиста...
Вечер. Устраиваемся в занятых нами немецких землянках и блиндажах. В них сухо, тепло и удобно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88