Пришлось только надмогильным столбиком ограничиться с именем Ивана на нем.
Могильный холм порос диким клевером. Клевер еще не расцвел. И Иван тоже не успел расцвести, так и сгинул, бедный...
— Прощай, Иван!.. Мы уходим с этого плацдарма. Уходим на переформирование. Потом снова вернемся на фронт. Но, конечно, уже не сюда. Ты, друг, почаще подавай голос из-под земли, чтоб могила твоя не забылась.
И вдруг мне послышался голос Ивана:
«Какие новости?»
Меня не испугал этот замогильный голос, обрадовал. Да и кто это выдумал, что все похороненные мертвы?..
— Новости хорошие, Иван,— сказал я чуть громче, чем хотелось бы.— Наши успешно наступают. Уже
вступили на землю Польши. И знаешь, Львов уже тоже освобожден и Брест. Помнишь, Иван, сорок первый, когда Брест в полном окружении месяцы защищался горсткой людей?
«Помню. Так защищаются только боги».
— Ты видишь их?
^«Кого?»
-— Богов.
«Нет. Не настала, видать, пора. Но некоторых храбрецов из Бреста вижу... А ты все пьешь?»
— Нет, Иван. Сейчас ведь тепло, тогда я пил, чтоб согреться.
«Смотри Шуру не обижай. Она очень хорошая девушка. И сделай все, чтоб она не попала сюда... ко мне. Сам тоже остерегайся. Слышишь! Здесь царство мертвых. Не приходи!..»
— Не приду, Иван!..
Зеленые чашечки клевера незаметно раскрылись, распушив над собою лиловые головки цветов.
«Это мои цветы...»
— Да, Иван. Скажи свой адрес...
«Адрес? Ты же знаешь...»
— Знаю, но... Мы уходим в тыл, на пополнение... Я написал твоим родителям; обещаю, если выживу, привезти их к тебе на могилу. Собирался отправить письмо...
«Да разве я в могиле, друг мой?—сказал Иван.— Ты ошибаешься. Здесь синяя синь и нет войны. А родителям ничего не пиши. Не надо. Пусть они ждут меня, пусть надеются».
Все смолкло. Из моих глаз текут слезы, падают на клевер, и он склоняет свои головки. Что ж это такое: могилы слышат, они разговаривают?..
«Ну иди!»—это опять голос Ивана.
— Как мне уйти? А ты?
«Иди, друг, и обо мне никому не рассказывай. Я знаю, ты все что-то записываешь. Пусть тебе долго живется, но обо мне никому не рассказывай, особенно в твоих бумагах. Я не мертв. Не надо воспевать меня в песнях. Я жив и когда-нибудь, лет через пять, а может, и через тридцать, через пятьдесят лет, еще явлюсь тебе. Обязательно явлюсь...»
Поблескивает река своими синими волнами. Иван больше не говорит. Цветы клевера снова укрылись в чашечках, и запахло землей.
— Прощай, Иван...
Я побежал к реке.
В бумагах одного из убитых' немцев мое внимание привлек квадратный кусочек картона с эмблемой третьего рейха: скрещенные кости, череп и свастика. И что-то по-немецки напечатано.
Немецкого я не знаю. Но картонка эта показалась мне таинственно-грозной, и я спрятал ее, а остальные бумаги выкинул.
Вечером, встретив полкового переводчика, попросил перевести содержание написанного. Капитан был близорук и носил очки. Он сначала протер их платком, снова водрузил на нос и прочитал текст про себя.
— Это заповедь Гитлера солдатам третьего рейха.
Я примерно записал переведенный капитаном текст.
Вот он. Точнее, часть его.
«Ты,— наказывает Гитлер солдату,— не имеешь ни сердца, ни нервов. На войне они не нужны. Убей в себе милосердие и жалость — уничтожай все русское, советское. Ни перед чем не останавливайся. Будь перед тобою старик или женщина, маленькая девочка или мальчик — убей их!..»
Мне даже писать страшно слова этого дьявольского наказа. В голове не укладывается такое человеконенавистничество. Тем более что исходит оно не от какого-нибудь восточного тирана древности, а от европейца.
Капитан попросил разрешения оставить у себя гитлеровскую заповедь.
— Берите,— сказал я,— эту мерзость... Скажите, капитан, как назвать человека, призывающего к убийству
детей?
Капитан пожал плечами:
— На ваш вопрос ответит история.
—- Да, но у истории короткая память,— сказал я, не умея заглушить боль сердца и боль горьких воспоминаний.
— Зато у нас она долгая...
Вечер. Блиндаж разрушен. К счастью, в нем никого не было, когда его с неба разворотило прямым попаданием бомбы. Теперь мы остались «бездомными». Хотя, конечно, какая уж тут бездомность. Мы уже привычны —
что под крышей, что без крыши... Однако я все же велел восстановить блиндаж.
— Может, новый построить? — предложили солдаты.
— Нет. Восстанавливайте старый. Не испытывайте судьбу, говорят, дважды в одно и то же место бомбы не падают.
Солдаты попробовали разгрести землю и бревна вытащить, но от бревен остались только щепки. Все надо делать сызнова.
Заместитель начальника штаба привел к нам на позиции .шестнадцать человек солдат.
— Принимайте пополнение,— сказал он.— С сегодняшнего дня они на довольствии.
— Мне это мало. Надо минимум двадцать восемь человек, чтобы полностью укомплектовать расчеты.
— Принимайте, сколько есть.
Он ушел. Я оглядел новобранцев, прочитал их фамилии по списку, который мне передал заместитель начальника штаба.
Спросил у двоих:
— Вы, как мне кажется, были на фронте, да?
— Так точно.
Я обрадовался тому, что угадал в них фронтовиков. Они были на войне, потом их ранило, лежали в госпитале и вот после излечения попали к нам в полк. Все остальные— новички. Пороха еще не нюхали. Все голубоглазые и какие-то непоседливые, нетерпеливые. Удивило меня и то, что новичков этих совсем не пугает огонь немецкой артиллерии. А мины и снаряды ведь то и дело рвутся вокруг них.
— Вы разумеете, куда прибыли, ребята?
— Разумеем,— в один голос ответили они.— На фронт.
— А что вы еще разумеете?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88