он любил поболтать и иногда добродушно подтрунивал над соседом. Господин Лилиенталь уклонялся от разговоров с ним. Четвертая койка была пуста. Позже ее занял аптекарь Югапуу, Освальд Югапуу, сравнительно молодой человек, лет тридцати, но мрачный и необщительный. Аптекарь говорил с врачами по-немецки, а иногда по-латыни.
Аннес больше подружился с Брантом, по вечерам играл с ним в карты или в шахматы. Брант отлично владел и крокетным молотком, в крокет обыгрывал многих. Но больше всего интересовал Аннеса господин Лилиенталь, человек, так и оставшийся для него совсем чужим.
Господин Лилиенталь кашлял больше, чем другие, и сплевывал мокроту в специальную синюю стеклянную бутылку с широким горлышком. Брант, когда хотел его подразнить, спрашивал невинным тоном:
— На зиму запасаете, господин Лилиенталь?
Господин Лилиенталь дрожал от скрытой злобы, но сохранял гордое молчание. Аннес с трудом удерживался, чтобы не фыркнуть.
Мрачный аптекарь блеял, как коза.
Как-то господин Лилиенталь не выдерждл!
— У вас, старший кондуктор Брант? тоже должна быть такая бутылка: согласно предписаниям, такая бу«ылка должна иметься у каждого больного. Мы обязан ны плевать в бутылку, надеюсь, вам это известно, В станционном нужнике харкают прямо на пол.
Уж если господин Лилиенталь произнес такие слова» как станционный нужник, значит, он был действительно вне себя. Разозлившись, чиновник стал грубым.
Аннес не смог с собою справиться и расхохотался, Господин Лилиенталь тотчас же наказал его:
— А вы, молодой человек, не марайте соплями умывальную раковину.
Аннес только один раз высморкался под краном. Господин Лилиенталь, по-видимому, запоминал каждую мелочь, учитывая все промахи.
— Да что вы зря волнуетесь, — попытался железнодорожникего успокоить. — Все мы — рабы своих привычек.
Перед каждым еженедельным взвешиванием господин Лилиенталь начинал нервничать. В первый раз Аннес не обратил на это внимания. Потом заметил, что если в другие дни недели господин Лилиенталь выходил по утрам между шестью и четвертью седьмого, то по воскресеньям он терпел до взвешивания. А накануне вечером не делал того, что обычно перед сном проделывал с точностью до одной минуты. Но усилия господина Лилиенталя были напрасны, весы упрямо показывали все меньше: он непрерывно худел. Не намного, на сто или сто пятьдесят граммов каждую неделю — обязательно. Аннес прочел это в температурном листке, на котором каждый больной отмечал также свой вес.
Аннесу стало жаль господина Лилиенталя. И он вдруг понял, с какой настороженностью здесь люди следят за своим здоровьем. Молчаливый человечек из соседней палаты, который не делал ни одного быстрого шага и, поднимаясь по лестнице, тратил на каждый этаж добрые десять минут, теперь уже казался Аннесу не просто медлительным стариком, а человеком, живущим под вечным страхом смерти и экономящим каждую каплю силы. За мрачным настроением аптекаря Аннес теперь видел постоянно подавляемый страх перед будущим. А железнодорожник — разве не старался он своими шутками прежде всего защитить самого себя от безнадежности, притаившейся где-то в глубине сознания?
Порой Аннес спрашивал себя — не изменился ли он сам, не наложил ли туберкулез и на него свою печать?
Болезнь Аннеса была обнаружена неожиданно. К врачу он пошел больше из любопытства. В феврале ему вдруг повезло, его взяли на работу на велосипедную фабрику. Но вскоре выяснилось, что радовался он напрасно. Хотя предприятие и называлось фабрикой, оно скорее представляло собой большую мастерскую. Никаких велосипедных частей здесь не изготовляли, почти все детали ввозились из-за границы. Жалованье было самое мизерное, Аннес получал восемь центов в час — шестьдесят четыре цента в день. Будь это должность ученика, Аннес не особенно роптал бы, ученикам везде платили мало. Аннес и надеялся попасть на место ученика. Но оказалось, что ни его, ни двух других парней его возраста и не думали ничему обучать, их взяли как дешевую подсобную рабочую силу. Сразу же возникло озлобление, не только против владельца фабрики, но и против мастера и двух старших рабочих никелировочного цеха, которые помыкали молодыми. Работа была несложная: он, Аннес, должен был высушивать опилками поступающие из никелировочных ванн велосипедные спицы и крылья, что не требовало особой сноровки. Будь Аннес покорным, старательным и прилежным, его, может быть, года через два-три перевели бы на лучшую работу, но он таким не был. Он ни от кого не скрывал, что считает восьмицентовую часовую оплату просто грабежом, и обзывал старшего никелировщика работорговцем, когда тот на него накидывался. Через три недели Анпесу заявили, что работы для него больше нет. Он был даже рад своему увольнению. Был рад потому, что остался самим собой, что не пытался лезть из кожи вон ради жалких грошей, что он посмел сказать всем и каждому свое мнение о таком живодерстве. Еще до увольнения он был взят на учет в больничной кассе, а согласно закону рабочий, оставивший работу, еще в течение месяца получал через больничную кассу врачебную помощь. Аннес никогда раньше не состоял в больничной кассе и теперь решил из одного любопытства пойти к врачу кассы, чтобы выяснить, что это вообще за учреждение. Аннес не чувствовал никакого особенного нездоровья, только потел по ночам, а временами его мучил кашель. Об этом Аннес сказал и врачу, сказал просто так, не придавая этому значения: раз уж ты пришел в клинику, ты должен на что-то жаловаться. Врач, высокий, скупой на слова мужчина (он потом оказался директором санатория), тщательно выслушал его легкие и спросил, поднимается ли по вечерам температура.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62