Я думаю, что Рихи туда не уехал.
Аннес спрашивал о Рихи одного бывшего бойца Интернациональной бригады, тот тоже ничего не знал. Аннес сказал об этом Тийе.
— Вот видишь, никто его в Испании не встречал,—» взволнованно сказала Тийя.
— Испания большая,— отозвался Аннес, желая ее утешить.
— Я говорю себе то же самое,— согласилась Тийя.— Он мог там попасть в плен, мог даже быть убит, но я не верю. Все же кто-нибудь о нем что-нибудь слышал бы.
Аннес быстро перебил ее:
— Не надо сразу думать о смерти.
— Я и не думаю. Ходила я и в городской комитет партии. Дошла до заведующего отделом кадров. Спросила, не знают ли они чего-нибудь о коммунисте Рихарде Хурте. Он ведь коммунист, Аннес?
— Безусловно,— подтвердил Аннес, не колеблясь.
— В городском комитете было гораздо труднее разговаривать, чем в НС. Стали спрашивать, кто я такая — жена или сестра Рихарда Хурта, а что мне было сказать? Я же не могла ответить, что жена. А может быть, так и надо было сделать? Ведь коммунистам все равно — зарегистрирован брак или нет. Я не хотела лгать. Я — любовница Рихи, а не жена. Даже не в так называемом свободном браке. Заведующему кадрами стало меня жаль, он распорядился поискать по каким-то карточкам, наверно, учетным карточкам, и потом сообщил, что в Таллинском партийном комитете не числится на учете член или кандидат партии по имени Рихард Хурт. У вас ведь есть члены партии и кандидаты?
Аннес сказал:
— Все члены партии состоят на учете в городском комитете. Рихи в Таллине нет. Он бы пришел к тебе, к тебе пришел бы непременно, Тийя. Да и я бы с ним встретился.
— Ну конечно, он не живет в Таллине. Он в России, В тридцать восьмом тайно перешел границу.
Аннес покачал головой.
— Он бы теперь вернулся. Сейчас вернулись многие, кто во время гражданской войны остался там.
— О какой гражданской войне ты говоришь?
— Нас учили в школе, что это была освободитель-ная война. А в действительности так называемая освободительная война была гражданской войной,— пояснил Аннес.— Классовая война — с одной стороны красные, с другой — белые.
— Ну ладно, это Рихи не касается.
— Нет, касается. Эстонских коммунистов, живших в Советском Союзе, теперь возвращают в Эстонию, у нас большая нужда в идейно закаленных кадрах.
Аннес снова обрел уверенность в себе, он говорил складно, даже, может быть, чересчур гладко.
— Анвельт же не вернулся? И Рихи не вернется.
Что такое Тийя опять говорит? Что она знает об Анвельте? Об Анвельте сейчас вообще не говорят. Аннес почувствовал, что почва снова уходит у него из-под ног. Он бросил наугад:
— А какое отношение может иметь Рихи к Анвельту?
— Я считаю, что может. И тебя тоже должен бы интересовать вопрос об Анвельте.
Аннес опять не понял Тийю до конца, уже в который раз. На собраниях, под взглядом десятков, иной раз даже нескольких сотен глаз, Аннес чувствовал себя куда увереннее, чем сейчас, в своей комнате, под взглядом Тийи. Даже тогда, когда на собраниях у него просили разъяснений о таких вещах, о которых открыто не писали в газетах, даже когда ему возражали. Он сказал, как бы нащупывая почву:
— В широком смысле — конечно. Анвельт был в свое время одним из руководителей эстонских большевиков, он...
— А сейчас уже нет? — перебила Тийя.
— Нет. Анвельт арестован.
— Тогда и Рихи уже не коммунист.
Что это значит? Тийя что-то знает? Нет, нет, она все путает, болтает бог знает что. Женщины всегда боятся самого худшего.
— Дорогая Тийя, ты в своей тревоге все видишь сквозь черные очки,— возразил Аннес, стремясь верцуть Тийе надежду. — Рихи обязательно скоро объявится, рано или поздно это непременно случится. Он коммунист, никто в этом не сомневается, ни в Таллине, ни в Москве, где бы Рихи сейчас ни работал. С Анвельтом совсем другое дело. Анвельт стал троцкистом. Троцкисты и бухаринцы — враги народа, которые уже давно во времени Брестского мира, действовали против советской власти и большевиков. А какой же враг народа Рихи? Я и не знаю другого такого убежденного революционера. Выбрось из головы все страхи.
Аннес выпалил все это одним духом, с убежденностью человека, который верит в то, что говорит. К счастью, об Анвельте шла речь на последнем инструктаже пропагандистов, там разъясняли именно так, и Аннес не сомневался, что все это соответствует истине. Может быть, чуть-чуть и сомневался, совсем немного, не так, как отец,— тот считает, что Анвельт и Пе-гельман были самые настоящие красные, ничуть не меньше, чем те, кто сейчас клеймит Анвельта и Пегель-мана как врагов народа. В отношении Троцкого и Бухарина в душе Аннеса не оставалось ни малейшего сомнения, это были далекие ему имена. И вообще Аннесу казалось, что всякие сомнения — это интеллигентская блажь, мелкобуржуазные шатания, соцевское нытье.
Тийя его не прерывала, слушала очень внимательно, и Аннесу показалось, что слова его произвели впечатление.
Аннес ошибся.
— Знаешь, Аннес, — грустно произнесла Тийя, — я слышала, что Рихи в России арестовали.
Аннес вспыхнул:
— Кто тебе сказал такую глупость!
— Если бы это была глупость! О Рихи мне никто ничего прямо не говорил. А вот о его друге Артуре, который еще в тридцатом году или даже раньше бежал ч Россию, говорили. Якобы Артура долго допрашивали, несколько лет держали в тюрьме, а потом отправили в ссылку. До тебя такие разговоры не доходят? Что старые эстонские коммунисты там все арестованы и многие расстреляны. Все, кто перешел границу, взяты под подозрение. Их считают шпионами. Об этом в свое время даже писалось в наших газетах. Ты, наверное, знаешь, ты постоянно читаешь газеты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62