Оно имело довольно узкое
значение, и лет пятьдесят тому назад, когда веховцы выступили с развенчанием
интеллигенции — терминологических споров почти не было. Обе стороны знали, о ком
идет речь. Путаница началась после революции, когда пробил час исторического
существования той общественной группы, что именовала себя интеллигенцией. С этих
пор и в Советском Союзе и в эмиграции слово это стало произноситься, чаще, в
общеевропейском понимании".
"Совершенно очевидно, что оценка исторической роли интеллигенции возможна
только в свете событий, служившего конечной целью ее борьбы. Это сознавали ее
враги и друзья. До революции они, несмотря на жаркие споры, воздерживались от
пророчеств и окончательных приговоров; чувствовали, что совершение ее судеб еще
не наступило. Вдруг да и в самом деле, русскому Прометею удастся принести огонь
на землю! Вдруг да "справедливейший" политический строй восторжествует! Эти
сомнения и относительность тогдашних суждений выразил Д. С. Мережковский: —
"Когда свершится "великое дело любви", когда закончится освободительное
движение, которое они начали и продолжают, только тогда Россия поймет, что эти
люди сделали и чего они стоили". Все, как известно "свершилось" сорок три года
назад. По всей логике, России давно бы пора понять что-нибудь в "великом деле
любви". Но как это, оказывается, трудно! В СССР всем генералам идейного штаба
русской революции поставлены памятники, низшее офицерство занесено в святцы, и
горе тому, кто усомнится в непорочности этих подпольных страстотерпцев,
террористических угодников, социалистических заступников земли русской! Соловки!
Колыма! Расстрел! Оно и понятно: сомнение в их святости равно сомнению в
святости революции. Вот миф, стоящий на пути к нашему духовному освобождению. На
Западе он давно разоблачен. Там, во всех этих прометеевых огнях и аннибаловых
клятвах видят зарницы тоталитарных режимов".
Хотя Ульянов свое понимание интеллигенции уточнил лишь в ответе Вишняку,
все построение его статьи в "Воздушных путях" не оставляет сомнения в том, что
он уже и раньше понимал под интеллигенцией "орден" Анненкова или, согласно
Иванову-Разумнику, "штаб русского революционного движения". А сторонник Н.
Ульянова в своем письме в редакцию "НРС" З. Аспальф (.№ 17154) пишет: "Критики
Н. Ульянова не опровергли, нового не указали, а постарались главным образом по
причинам пристрастия, замутить вопрос о существовании "закрытого ордена русской
интеллигенции" своеобразной природы, с душком особого НАПРАВЛЕНИЯ".
Скажем открыто то, на что З. Аспальф только туманно намекает —
"своеобразная природа" ордена и его "особое направление" — определяются
масонским происхождением Ордена. Сознавали или не сознавали рядовые члены
Ордена, но с момента возникновения Ордена они были никем иным, как духовными и
политическими лакеями мирового масонства.

II

Русская интеллигенция, как это много раз подчеркивали выдающиеся ее
представители, несмотря на разнородность входящих в нее политических образований
представляет из себя все же нечто в политическом отношении целое, напоминая
собой подобие некоего ордена, имеющего одни и те же основные верования. Впервые
орденом интеллигенцию назвал Анненков, который характеризуя западников писал,
что все они составляли "как бы воюющий орден, который не имел никакого
письменного устава, но знал всех своих членов, рассеянных по лицу пространной
земли нашей, и, который все-таки стоит по какому-то соглашению, никем в сущности
не возбужденному, поперек всего течения современной ему жизни, мешая ей вполне
разгуляться, ненавидимый одними и страстно любимый другими".
"Когда во вторую половину XIX века, — пишет в "Русской Идее" Н. Бердяев,
— у нас окончательно сформировалась левая интеллигенция, то она приобрела
характер сходный с монашеским (вернее сказать, с масонским орденом, — Б. Б.)
орденом".
В книге "Истоки и смысл русского коммунизма" он опять утверждает:
"Интеллигенция скорее напоминала монашеский орден или религиозную секту со своей
особой моралью, очень нетерпимой, со своим обязательным миросозерцанием, со
своими особыми нравами, и даже со своеобразным физическим обликом, по которому
всегда можно было узнать интеллигента и отличить его от других социальных
групп".
Да, члены Ордена имели даже особый, своеобразный физический облик. В
"Истории моего современника", в главе "В розовом Тумане", Короленко, например,
пишет, что его внимание поразила интеллигентное выражение лицо одного из
пассажиров, разговаривавшего с другим пассажиром: "Я насторожился, ожидая
дальнейшего разговора этих двух симпатичных людей, которые сразу нашли друг
друга в безличной толпе". "Точно члены одного ордена, — опять нашел я
литературную формулу". "Сам человеческий облик известной категории людей,
идейных, изъеденных интеллигентской идеологией, носил печать этого удушливого,
безотрадного "антиэстетизма". Нечесаные волосы, перхоть на потертом воротнике,
черные ногти, неряшливая одежда, вместо платья (со словом туалет был сопряжен
некоторый одиум), неопределенного цвета блузы, вместо прически — либо
по-студенчески остриженные волосы, либо забранные на затылке неряшливо в чуб —
подобного вида публика в фойе театров, где шли "идейные" пьесы, залы с лекциями
и определенного типа клубы" (Кн. С. Щербатов. Художник в ушедшей России", стр.
236).
Утверждения Н. Бердяева, что русская интеллигенция представляет собою
особый Орден разделяют и многие другие видные представители этого Ордена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83