Помним, как
рябой нахал со знатным именем подавал нашему товарищу для доклада
присутствию свое письменное оправдание, рекомендуясь, что по милости
царской он - сын барской, и как никакими доводами нельзя было пре-
дотвратить пристрастного <барскому сыну> решения. Пред нами невольно
встают воспоминания - одно возмутительнее другого. Какие муки, какие
терзания прочувствовала душа, сознавая бессилие помочь истине, невоз-
можность провести правду сквозь путы и сети тогдашнего формального
судопроизводства! Там, внизу, старый крючковед-следователь снует фаль-
шивую основу, по всем внешним правилам закона, для будущего судебного
приговора; затем, в уездной инстанции, при корыстном участии или при
совершенном, не менее преступном безучастии выборных дворян судей,
взяточник секретарь стряпает из дела <записку> и подсказывает им без-
образную не по форме, а по существу резолюцию; вот, наконец, после
многолетней иногда проволочки, дело в уголовной палате, где ждет его та
же участь. Но там, в этом дворянском суде высшей инстанции, сидят,
положим, уже правоведы, тоже. ведь, дворяне, но по назначению <от ко-
роны>. <Запиской>, конечно, как это чинилось прежде, он уже руково-
диться не станет, а берется за подлинное дело; но тщетно читает его от
доски до доски, всматривается в почерк, допрашивает настойчиво бумагу,
ищет какого-нибудь живого указания в живом человеческом смысле, под-
вергнутом его суду: молчит бумага, - бездушно-мертвенно официальное
изложение показаний преступника. Надо бы его допросить, надо бы его
видеть, надо бы войти во все фактические и психические подробности со-
вершенного преступления. Надо бы! Но старый суд не давал на это ни
права, ни возможности; но юридические данные, требуемые тогдашним
законом, все налицо, безукоризненные по форме, - и как бы ни вопияла
внутренняя совесть, ничего не остается, как сотворить суд и... неправду!>
Так писал И.С. Аксаков в 1884 г., когда разрослась агитация против
новых судов. Но и задолго до их введения, в журнале Совета Комиссии
составления законов от 6 февраля 1820 г., уже была отмечена неизбежность
зла крапивного семени. <По системе, постановленной указом 1723 года,
ноября 5-го, равно как и прежде, по уложению главы X, тяжебные дела
у нас обрабатываются и производятся не адвокатами, а почти исключительно
самим правительством. Тяжущиеся, - говорит журнал, - должны токмо
представить свои прошения, документы и доказательства; после чего суд
уже обязан по должности справками объяснить дело и управлять ходом
оного до окончательного решения. Защищение дела или говорение суда
остановлено - как бесполезное и неудобное. Сроки, в которые суд должен
совершить каждую часть разбирательства тяжебного, не определены, так
что суд или лучше канцелярия суда действует в сем отношении совершенно
произвольно, а тяжущимся не оставлено собственно никакого законного
участия в производстве дела. Все для них покрыто величайшей тайной, и
истец, равно как и ответчик, не должны знать, в каком состоянии находится
их дело. Но тайна сия не может остаться непроницаемою; тяжущийся узнает
каким-нибудь образом то, что никто не смеет открыть ему явно. Он при-
нимает сообразно с тем свои меры, представляя в суд новые объяснения
и доводы, кои все, сколько бы их ни было представлено в суд, будут приняты,
и о коем противная сторона между тем ничего не знает, если о том случайно
не дойдет до ее сведения. Часто тот и другой ничего лучшего предпринять
не умеют, как беспрестанные подавать друг на друга жалобы и, повторивши
во всех губернских присутственных местах сию роль интриги, может быть
неизбежно должны то же самое в столице повторить пред Высшими Судами.
Такова бесспорно судебная наша практика, и должно признаться, что она
не очень благоприятна для соблюдения правосудия. Не надлежит также
забывать и того, что обыкновение и личное влияние изменяют закон к
лучшему или к худшему, и что тяжущиеся принуждены беспрестанно при-
бегать к посредству прокуроров, губернаторов, генерал-губернаторов и даже
министров, потому что сим токмо могут поправить запутанный, темный и
почти всегда произволом управляемый ход дела в Гражданских наших
Судах. Без сомнения лучше бы было для безопасности и для нравственности
общественной, вместо сих кратковременных умолений, употребить враче-
вание, истребляющее самый корень зла>.
Но пока <корень зла> сидел прочно, было очевидно, что честному и
благонадежному ходатаю делать нечего. Пытаться помочь истине пробиться
сквозь путы формализма было бы донкихотством, и задача стряпчего, фор-
мальное участие которого сводилось к рукоприкладству и составлению
бумаг, могла заключаться только в стремлении запутать дело, затемнить
его, или в воздействии закулисными средствами на всемогущую канцелярию.
Только для этого к стряпчему и обращались, и только с такой точки зрения
оценивались его способности и знания.
<Если дело восходило до обер-полицмейстера, - пишет Горбунов в
своих очерках из Московского захолустья, - и обращалось в управу бла-
гочиния, то сейчас же переносилось обвиняемыми на консультацию к Ивер-
ским воротам, в институт иверских юристов, дельцов, изгнанных из мос-
ковских палат, судов и приказов. В числе этих дельцов были всякие сек-
ретари - и губернские, и коллежские, и проворовавшиеся повытчики, и
бывшие комиссары, и архивариус, потерявший в пьяном виде вверенное
ему на хранение какое-то важное дело, и ведомые лжесвидетели, и честные
люди, но от пьянства лишившиеся образа и подобия Божьего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173