В начале войны он еще не был коммунистом, хотя его и преследовали. Возможно, он и не стал бы им, если бы военная полиция финской армии не заперла его в страшную военную тюрьму в Сукева — настоящую школу, где рождаются коммунисты.
— Вам-то эти дела знакомы,— сказал Матикайнен, намекая на то, что Халонен половину войны прослужил именно в военной полиции. Этот намек сразу изменил характер беседы.
Халонен взглянул на часы и сказал официальным тоном:
— Ну что ж, условимся, что Матикайнену пока не стоит волноваться. Я поговорю в банке. Осенью уплатите сколько сможете, а там видно будет.
Именно это и заставило Матикайнена поторопиться с решением — он ничем не хотел быть обязанным Халонену.
Матикайнен остановился на краю поля, растирая пальцами цветок клевера. «Самое время косить»,— рассеянно думал он. Никогда еще клевер не был так хорош. Тонкие стебли сгибались под тяжестью мягких шапок. «Не покидай нас»,— казалось, упрашивали они хозяина. Матикайнен уронил цветок в траву и, тяжело ступая, направился к дому.
По дороге он снова вспомнил неоконченную беседу с господином Халоненом. А все-таки хорошо он ему ответил, что сама военная полиция сделала его коммунистом. Правда, она сделала это довольно грубым способом. Стоило, пожалуй, напомнить Халонену о резиновых дубинках, которыми так били по пяткам, что из носа шла кровь. На всю жизнь ему запомнился один случай. Его положили на стол, двое крепко держали за ноги. И вдруг где-то неподалеку, в другом конце здания, мягкий женский голос запел:
Так неслышно, как легкие волны, Зародилась в сердце любовь, В летний день началась...
После первого удара ему показалось, будто его разрывают на части.
— Палачи! — сквозь зубы процедил Матикайнен,
А голос продолжал:
И росла, а потом распустилась На душе негасимым цветком.
От второго удара он потерял сознание.
С тех пор прошло уже более десяти лет, но каждый раз, когда он слышит эту нежную песню, на лбу у него выступает испарина.
Матикайнен зашел домой и переоделся. Потом пошел к бане и, снимая со стены сушившиеся сети, подумал, что и баньку тоже пора подремонтировать: нижние бревна совсем прогнили и крыша протекает. Над баней распростерла длинные ветки старая сосна, точно такая, как и та, на конце мыса. Крыша была обсыпана иголками сосны и обросла толстым мхом. Матти вспомнил, что маленький Калеви любил залезать по срубу на крышу и оттуда, по ветвям сосны, на самую верхушку дерева. Потом на сосну повадилась лазать и Мирья.
«Кому-то достанется банька»,— больно кольнула мысль.
Матти взял две сети и направился к берегу, где стояла на привязи лодка. Он сделал ее года два назад. Тонкие доски без единого сучка скрепил четырьмя сотнями медных заклепок:. На корме лодки был небольшой подвесной моторчик, но им Матти пользовался только во время дальних поездок. На белом борту лодки было аккуратно выведено синими буквами: «Мирья».
«Уж лодку-то, во всяком случае, никому не отдам»,— решил Матти, осторожно сталкивая ее в воду.
Легкий ветерок рябью пробегал по Хаапавеси. Матти не спеша плыл к концу мыса. Там, неподалеку от каменистой косы, небольшим островком рос камыш, около которого обычно попадался окунь. Здесь Матти и решил забросить сети.
Скалы встретили его знакомым криком чаек. Три птицы вылетели навстречу. Если бы в лодке сидела Мирья, чайки не остались бы без гостинца. Матти угощал их реже. Птицы сделали над лодкой круг и, видно узнав гребца, вернулись на скалы. Когда Матти опускал вторую сеть, с берега донесся голос Мирьи:
— Папа, почему ты не взял меня?
— А, это ты? Сейчас приеду.
Над девушкой уже кружились чайки. Но сегодня и она им ничего не принесла.
Опустив сети, Матти подъехал к берегу. Мирья села за весла, и лодка медленно поплыла к дому. Вдали, на горизонте, курился дымок парохода.
— Кажется, «Сотка»,— предположил Матти.
Значит, сейчас около десяти. То же время показывало и солнце. Хаапавеси служило для жителей своих берегов гигантскими часами, где тень от скал заменяла стрелки.
Журчала вода, глухо поскрипывали уключины. И вдруг сидевшие в лодке отчетливо услышали тихий шум. Это шелестела старая сосна, хотя на озере было спокойно.
Матти обернулся, посмотрел на сосну:
— Кажется, будет буря.
Мирья стала грести сильнее.
Однако шум старой сосны не означал, что буря нагрянет именно сейчас. Дерево, словно умудренный жизнью старик, заранее предсказывало перемену погоды. Сегодня же на Хаапавеси выдался тихий, спокойный вечер.
Сидя в лодке, Матикайнен думал о другой буре — о буре в его жизни и в жизни своего народа. Купив с огромным трудом Алинанниеми, он был уверен, что для него настало тихое, безмятежное время. Только живи и работай на своем клочке земли. А жизнь неожиданно разрушила все его мечты и планы. Она дала ему почувствовать, что не он хозяин этой земли. Есть неумолимая сила, в руках которой он и подобные ему просто жалкие игрушки. Да, бури и ураганы, которые бушевали в жизни, проникли и к нему, на мыс Алинанниеми, и даже скала, отделяющая мыс от остального мира, не могла их остановить.
Когда отец и дочь вернулись домой, Мирью ждала Лейла — секретарь и душа местной организации Демократического союза молодежи. Маленькая и шустрая, она вихрем помчалась навстречу, схватила лодку за нос и, войдя в воду, направила ее на свое место.
— Ты что, домоседка, не заглядываешь? — пожурила она Мирью.
— Что, разве Мирья сегодня была не у тебя? — изумился отец.
Мирья потупила глаза. Откуда отцу знать, с кем она провела целый день.
Увидев серьезные, сосредоточенные лица отца и дочери, Лейла тоже притихла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91