Бывала она в доме пастора и прежде, но только на кухне. Теперь ей нужно было поговорить с ним самим. Он сидел в кресле-качалке и читал «Ууси Суоми» Кипа других газет из утренней почты лежала на маленьком столике рядом с качалкой.
Видно, хозяин только что поднялся с постели: на столе еще стояла чашка из-под кофе. Пастор был в просторном утреннем халате и в мягких тапочках из оленьей шкуры. Стараясь всегда казаться деликатным и добрым, он скрыл свое недовольство, когда его покой был нарушен приходом Алины. Но пригласить Алину сесть пастор все же не догадался. Ответив на робкое приветствие, он посоветовал женщине благодарить всевышнего за столь хорошую погоду и дарованное ей здоровье.
Если бы пастор пригласил ее сесть, Алина почувствовала бы себя свободнее. Но ей пришлось остаться у дверей, и она совсем растерялась. Потупив взгляд и не зная, куда девать руки, Алина начала сбивчиво и запинаясь:
— Господин пастор, я хотела бы... У меня большое горе. Может быть, господин пастор посоветует, что делать...
Настроение у пастора окончательно испортилось. Он уже не мог скрывать раздражения. Резким движением он раскрыл многополосную газету и стал шарить по ней глазами, словно надеясь найти ответ на вопрос этой назойливой женщины.
Алина ждала.
— Ты имеешь в виду своего мужа, Матикайнена, который поднял руку на законную власть? — спросил наконец духовный отец и отложил газету.
— Он никогда не поднимал руки на власть. Он всегда был честным, порядочным.
— Не говори так о коммунисте, который сидит за решеткой, Алина Матикайнен. Бойся гнева божьего.
Глаза Алины расширились от удивления. У нее перехватило дыхание, но она нашла в себе силы возразить:
— Неправда, господин пастор. Матти не коммунист. Если он неверующий, то это еще не значит, что он коммунист. Матти хотел со всеми жить в согласии. Какой же он коммунист?
Алина вышла от пастора, глотая слезы.
С мыса Алинанниеми в открытое озеро выдается длинная коса, которая так загромождена отвесными скалами и острыми камнями, что человеку очень трудно добраться до конца ее. Казалось, природа нарочно соорудила гранитные препятствия для человека, чтобы создать приют пернатым. В летнюю пору над скалами кружились стаи чаек. Они сидели на камнях, качались на волнах около косы и парили над водой, зорко высматривая добычу. Чайки поднимали временами такой галдеж, что заглушили бы человеческие голоса, если бы люди добрались до этих скал. А в самом конце косы, каким-то чудом цепляясь за гранит, росла старая, кряжистая сосна с толстыми узловатыми ветвями. Всем видом своим она свидетельствовала о суровой борьбе со скалами, ветрами и волнами, от которых ее ничто не
укрывало. А сколько ей пришлось вынести зимой морозов и метелей, а летом — палящего солнца?
Природа наделила сосну даром предвещать погоду. Бывало летом на озере так тихо, что водная гладь не колыхнется, а сосна вдруг зашумит, и рыбак в лодке, оказавшийся неподалеку от косы, уже знает, что быть буре. И буря всегда приходила.
Один человек особенно любил эту каменистую косу. Это был маленький мальчик. Загорелый, весь в царапинах и ссадинах, он любил в летние дни взбираться на отвесные скалы, лазать по расщелинам между холодными камнями. И скалы подпускали его. Он любил дразнить чаек, подражая их крику, а потом примирительно угощал их хлебом, который крошил в воду около берега. Частенько он залезал отдыхать на старую сосну. Пристроившись на высокой ветке спиной к стволу и свесив ноги, мальчик подолгу смотрел на озеро, где иногда проплывал белый пароход, проносились быстроходные моторки и, важно распустив белые как снег паруса, плыли яхты.
А потом он вдруг перестал ходить сюда, хотя по-прежнему было лето и шумела старая сосна. Тревожно кричали чайки, кружась над скалами, словно высматривали между расщелинами и камнями своего маленького друга. Но он больше не появлялся. Он уже лежал в гробу на церковном кладбище.
Смерть сына окончательно сломила Алину, она вся будто оцепенела, стала ко всему безучастной. Если бы ей сказали, что этим летом будет землетрясение или что в июле замерзнет озеро и разбушуются снежные бураны, она ничуть бы не удивилась. Если бы пастор сказал в своей проповеди, что этим летом наступит конец света, что всю землю окутает кромешная тьма, а от грома будут рассыпаться скалы, Алина не ужаснулась бы, а равнодушно приняла это известие. Если бы она увидела, что горит ее хлев и огонь вот-вот перекинется на жилой дом, она не испугалась бы и не стала, причитая, рвать на себе волосы. Она выплакала свои слезы, пережила все ужасы, и ничто, казалось, уже не могло тронуть ее. Как чужая ходила Алина по мысу, ставшему ее собственностью и носящему ее имя. Ничто не интересовало ее, ничто не волновало...
Соседи-землевладельцы не навещали Алину даже в дни ее большого горя. Они еще не привыкли считать Матикайнена равным себе, а главное — они не имели желания поддерживать знакомство с женой арестанта. Зато соседи, у
которых не было своей земли — как и у Матикайнена всего год назад,— часто заглядывали к Алине. Ий нечего было бояться, нечего терять. Они, сами хлебнув немало горя, хорошо понимали несчастье и заходили к Алине, как только у них выдавалось, свободное время. Приходили, молча сидели на лавке Могла взглянув на опустевшую детскую кроватку, тихо вдыхали. Они помогали Алине по хозяйству, а она даже не замечала этого. Алину ни о чем не расспрашивали: все, что касалось ее, было им известно. Даже подробности смерти Калеви они помнили лучше, чем убитая горем мать.
А случилось это так.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91