Было видно, что говорить ей трудно. Мирья поправила подушку:
— Ну лежи, отдыхай. И не разговаривай. А то устанешь.
Но долго молчать Лейла не могла. Подумав о чем-то, она опять заговорила:
— Да, хватает предрассудков и среди наших... Вот хотя бы Кирсти. Даже стыдно за нее.
— Она ведь тоже была на фестивале?
— То-то и оно... Она очень любит музыку, знаешь. Прощаясь на границе, она сказала переводчику, что мечтает
1 Училище имени Сирола — политическая школа демократических сил Финляндии.
хотя бы об одной пластинке с музыкой Чайковского. Переводчик, такой молодой, интересный, ответил, что он все устроит. Кирсти не поверила, но пришла посылка. Более десятка пластинок Чайковского и других русских композиторов. Кирсти обалдела от счастья, но парию до сих пор даже не ответила. И не собирается отвечать.
— Неужели Кирсти так неблагодарна?
— Да нет же, она просто боится, что это неспроста, не будут же, мол, ей присылать посылки из Советского Союза ни с того ни с сего. Тут, мол, что-то кроется.
Обе помолчали. Потом Лейла взяла со стола журнал «Советский Союз» и показала снимок, на котором был изображен бал школьников в Кремле.
— Знаешь, глядя на этот снимок, я вспоминаю того переводчика. Мы вместе с ним были в Кремле. Он такой милый...— Голос Лейлы стал мечтательным.— Мы попрощались на границе, в вагоне. Я даже не думала, что мы прощаемся. Он просто подал мне руку и спрыгнул на перрон. А поезд пошел. Потом он махал рукой... Ой, Мирья, не слушай, я говорю глупости...
— А я вот слушаю,— серьезно сказала Мирья.— Это тоже неспроста. Вот здесь уж что-то кроется, я знаю.
И девушки весело рассмеялись. Мирья даже бросилась обнимать подругу. Это одновременно означало и прощанье. Мирье было пора идти.
В то время, когда Мирья гуляла с Нийло, а потом сидела у Лейлы, отца навестил высокий, сутуловатый старик в потертом сером костюме. С ним Матикайнен сидел во время войны в одной камере. Многим хорошим, что узнал Матти о жизни, он был обязан этому человеку.
Калле Нуутинену, красному командиру времен финской революции 1918 года, коммунисту старой гвардий, уже давно перевалило за шестьдесят. Он и тюрьмы прошел, и в подполье скрывался, и опять сидел. Калле напоминал дуб, который с годами становился крепче.
С 1945 года он более десяти лет работал районным секретарем КПФ. Эти обязанности нелегки и для человека помоложе: район-то большой, от восточной границы до самого Ботнического залива, а штат райкома всего четыре человека. Треть своего времени Калле проводил в поездках — на машинах, в седле велосипеда или на лыжах. Вторую треть занимали собрания и митинги, остальное время уходило на книги и на долгие, требующие выдержки и нервов споры с инакомыслящими или колеблющимися попутчиками.
Однажды, в самый разгар коммунальных выборов, Калле заночевал в лесном поселке, а утром не смог подняться. Кружилась голова, он чувствовал, что давление достигло предела. Товарищи позвонили в город, и за ним приехали.
— Кажется, я больше не могу,— удрученно сказал Нуутинен.
Если старый финский коммунист говорит, что он больше не может, значит, он действительно не может. И Калле отказался от штатной должности секретаря.
Старый коммунист, всю жизнь посвятивший борьбе и испытавший одни только лишения, теперь уже был в возрасте, когда иссякли силы и осталась только вера в силы товарищей, непоколебимая вера в дело своей партии. Нуутинен был лет на пятнадцать старше Матикайнена, но разница в их годах казалась гораздо больше. Морщинистые и слабые руки старика дрожали, когда он держал в руках чашку с кофе, и голова подергивалась, будто все время уклонялась от никому не видимых горячих капель.
А Матикайнен, занятый своими заботами, быть может, даже не думал о старости своего собеседника. Он привык к тому, что к Калле Нуутинену можно всегда обращаться за помощью. Сидя за столом и устало вытянув свои мозолистые руки, он жаловался старику:/
— Вот мы теперь на свободе. А в чем эта свобода? Нас с тобой шюцкоровцы били резиновыми дубинками в Сукева, а сегодня я должен идти к их бывшему главарю и заигрывать с ним, как с девицей. Я о Халонене говорю.
— Заигрывать и сотрудничать — это разные вещи,— заметил Калле.
— Сотрудничать? Просить его, чтобы он помогал нам бороться за социализм, да?
— Нет,— Нуутинен не поддержал шутки,— в борьбе за социализм и коммунизм мы с ним на разных сторонах баррикады— это ясно. А в борьбе за мир и дружбу с Советским Союзом нам надо сотрудничать со всеми, кому эта дружба выгодна. От торговли с Советским Союзом Халонен получает немалую прибыль, это ему выгодно. Об этом и веди с ним речь. Так что пусть раскошелится и даст денег обществу. Ты только не горячись. А то можешь наломать дров.
Матикайнен вздохнул:
— Ну и порученьице мне дает общество!
— Пусть раскошелится. Это важно, а за социализм его незачем агитировать,— повторил Калле, собираясь уходить.
Старик сел на свой потрепанный велосипед и, твердо смотря вперед, тронулся в путь.
Придя домой, Мирья нашла на столе записку: «Мы ушли к Халонену. Тебя тоже приглашали. Постарайся прийти». Раздумывать было нечего: если отец с матерью у Халоненов, то почему бы и ей не пойти туда же?
Госпожа Импи Халонен встретила Мирью в прихожей:
— Как хорошо, что ты пришла.
Не выпуская руки девушки, она ввела ее в гостиную.
За круглым столом посреди просторной светлой гостиной беседовали Матикайнен и господин Халонен. Перед ними стояли пустые кофейные чашки, пирожные, рюмки и начатая бутылка коньяка. Хозяин, видимо, уже с утра выпил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91