– возразил Ренье. – Слушайте, мне трудно стоять. Давайте доковыляем до скамей и сядем. Начнется лекция – будем переписываться.
– Лучше перешептываться, – сказал Эгрей.
Они двинулись в сторону аудитории, расположенной под открытым небом, на одной из полян. Нагретые солнцем каменные скамьи стояли полукругом в несколько рядов. Первые уже были заняты, что вполне устроило приятелей. Они забрались подальше от преподавателя – невероятно нудного носатого типа, который читал «Искусство риторики».
Лектор не принадлежал собственно Академии – его пригласили специально для того, чтобы он провел курс. Это был какой-то известный теоретик ораторского дела, автор нескольких монографий, таких же нудных и непонятных, как его лекции. Студенты всерьез подозревали, что этот курс был введен специально для того, чтобы воспитывать в учащихся терпение, выдержку и умение сохранять невозмутимое выражение лица при любых обстоятельствах – даже во сне.
– Необходимость удерживать внимание аудитории, дабы она не рассеивалась и полностью сосредоточилась на глубоких мыслях, высказываемых оратором в целях наилучшего служения Королевству и правящему дому Эльсион Лакар... – зудело перед скамьями. Похожий на кузнечика приглашенный лектор медленно вышагивал перед студентами – взад-вперед, как метроном.
– Я думаю, – шептал Ренье, – что между плюсом и минусом всегда остается некий зазор. Ничтожно малое, не улавливаемое и никак не определяемое расстояние. В нравственном смысле.
– Нравственное расстояние? Дивный термин! – сказал Эгрей.
– Я не шучу, – продолжал Ренье. – Тебе этот зануда не мешает?
Он на миг глянул на лектора, а тот, словно ощутив этот взгляд, мгновенно устремил тусклые глаза на Ренье.
– Таким образом, неослабное внимание достигается прежде всего умением оратора разнообразить не столько лексический состав своего выступления, сколько его ритмический рисунок, экспрессивные возможности которого представляют собой тему для отдельного исследования...
Перед мысленным взором Ренье на миг встала очередная пухлая монография, принадлежащая перу выдающегося теоретика, и он даже крякнул.
– Ну так что насчет «нравственного зазора»? – ткнул его в бок Гальен. – Не слушай Эгрея, ему все неинтересно. Говорю тебе, он влюбился по уши, а она его даже не замечает.
– Потому что она слепая, – сказал Эгрей.
– Да будь она зрячей и о восьми глазах – она бы на тебя не посмотрела, – фыркнул Гальен.
– Спорим, она в меня влюбится? – неожиданно предложил Эгрей.
– Это безнравственно, – сказал Ренье. – Вы что, братцы? С ума сошли? Заключать пари на чувства девушки!
– Если ты проболтаешься своему дружку-лакею, берегись, – пригрозил Эгрей.
– Какой дружок-лакей... О чем вы? Перестаньте! – Ренье переводил взгляд с одного товарища на другого.
Те держались вполне спокойно и деловито, как будто речь шла о чем-то обычном.
– На что спорим? – сказал Гальен.
– Победитель покупает побежденному лошадь, – предложил Эгрей.
Гальен замялся.
Эгрей подтолкнул его кулаком в плечо:
– Боишься проиграть?
– Нет! – сказал Гальен, решившись. – Она никогда не полюбит тебя.
– Почему?
– Из-за того, что ты не видишь того самого «зазора», о котором говорил Эмери. Как бы мы ни относились к безобразному, пусть бы мы его обожали, лелеяли и наслаждались им, – все равно в глубине души мы знаем, что поступаем неправильно и что предмет нашего восхищения – обычная дрянь. И то же самое касается красоты. Мы можем объявить чистую девушку – развратной, мы можем оклеветать произведение искусства, заявить, что не любим деревья в цвету или птиц на водной глади, – наша душа будет знать о том, что мы лжем сами себе.
– Моя душа никогда мне не возражает, – сказал Эгрей. – Я вообще не понимаю темы нашего диспута.
– В таком случае оставим это, – предложил Гальен. – Пари заключено в присутствии надежного свидетеля.
– Я отказываюсь быть свидетелем такого пари! – горячо сказал Ренье. – Даже и думать не смейте!
– Речь оратора должна быть хорошо интонирована, – монотонно гудел лектор, – и здесь наилучшую помощь может оказать обращение к вопросительной и восклицательной интонации, которые в совокупности образуют интонационную линию живого, непосредственного диалога. Например, – тут он со стуком раскрыл таблички, – из речи оратора Лисимахоса: «Да, злоумышленник вырубил дерево в саду господина Мистрема...» На вашем месте, господа, я бы записывал, – вдруг обратился он к студентам, и голос его впервые за последний час зазвучал вполне по-человечески, – потому что все это чрезвычайно важные вопросы, знание которых вам пригодится впоследствии, когда вы будете занимать важные посты в нашем великолепном Королевстве.
Несколько наиболее вежливых студентов сделали заметки у себя в тетрадях, остальные же даже не пошевелились. Лектор снова опустил взор в свои записи.
– Итак, «Да, злоумышленник вырубил дерево в саду господина Мистрема! Глупо было бы отрицать подобное! Но кто отрицает это? Вы? Или, может быть, вы?» Здесь оратор обращался непосредственно к своим слушателям. «Нет, ни один из нас не решится отрицать это. Но зададимся вопросом: почему он решился на такое злодеяние? Может быть, из чистой любви ко злу? Или, возможно, преступник испытывал особенную, патологическую неприязнь к самому факту существования дерева?» Ну, и так далее. Как видим, оратор выстраивает здесь настоящий драматический диалог, который заставляет аудиторию с неослабным вниманием...
В этот самый миг послышался грохот: заснувший Маргофрон обвалился на землю с сиденья, попутно рассыпав по каменной скамье свои таблички, палочки для записи, здоровенный кусок воска, которым он собирался под шумок натереть исчирканные до самой основы дощечки, металлическую фляжку с теплым вином и игральные кости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138