– Но сейчас к Фейнне повернута та его сторона, что сохранила еще и свежесть, и сладость. Лишь бы она поняла, в какой момент начнется испорченная мякоть...»
Глава пятнадцатая
ТРЕВОГИ
Экзамен по оптике был назначен на самое начало лета. Никакого другого испытания студенты не боялись так сильно, как этого: Алебранд лютовал больше обычного и сулил страшные кары тем, кто не сможет ответить на память десяток формул.
– Вы думаете, что полетали разок – и уже постигли все премудрости? – хрипел магистр, заранее распаляясь гневом на нерадивых учеников. – Ошибаетесь, господа! Практика в нашем деле – ничто! Побочный результат! Как бы вы все взлетали, не будь среди нас теоретиков, великих мастеров, способных улавливать малейшие колебания в световом спектре? Как бы вы летали, птички мои пустоголовые, если бы механики не разрабатывали приборы, не шлифовали стекла? А?
– Ну да, – послышался ленивый голос из задних рядов, – сами-то вы, небось, никогда не летаете!
Магистр на мгновение запнулся, и Эмери подумал о том, что Алебранду, должно быть, нелегко учить других знаниям, которыми сам он не мог воспользоваться.
– Я не летаю, потому что не вижу в этом необходимости, – отрезал Алебранд. – Меня интересует сама теоретическая возможность. Я занят изучением науки. А кувыркаться в лунных лучах – это занятие для молодых. Станете солиднее и старше – тоже перестанете прыгать.
Затем Алебранд заявил, что тех, кто плохо сдаст этот экзамен, будут отчислять из Академии.
– В последние несколько лет ее величество была крайне недовольна результатами работы нашей Академии. – Он помахал в воздухе письмом. – Недавно мы получили очередное послание из столицы. Конфиденциальные источники сообщают нам, что королева высказывала сомнения в полезности нашей работы. Зачем обучать эстетике, танцам и прочему людей, которые не способны воспринимать ни прекрасное, ни танцы, ни прочее? Приблизительно так звучало ее недоумение. Вам все понятно? Мы готовим здесь людей, которые должны быть полезны Королевству. Людей, преданных ее величеству правящей королеве. Служак, чиновников, управляющих. Служащих высокой квалификации, обладающих широким кругом познаний. Ясно? Тупость некоторых ваших предшественников заставляет нас принимать суровые меры. Итак, те, кто докажет нам свою бесполезность, будут безжалостно отчислены.
– Это невероятно, – прошептал Эмери, обращаясь к Гальену. – Они что, с ума сошли? Как они могут отчислить нас?
– Еще как можем! – рявкнул Алебранд, который, как оказалось, прекрасно все слышал. – Мы просто откажемся продлевать контракт. Мы не желаем отвечать перед ее величеством за наших выпускников, которые блистательно явят при дворе свою никчемность!
– После всего этого остается только удавиться, – сказал Эмери.
– Сделайте одолжение, – фыркнул Алебранд. – Впрочем, вам-то как раз не зазорно и остаться в живых. Нет, я имею в виду кое-кого другого.
«И я знаю – кого, – подумала Софена. – О, сколько неправедных гонений выпадает на долю человека, способного иметь собственное мнение!»
– Итак, – заключил Алебранд, – если вам все ясно, то позволю себе проститься с вами, господа. До встречи на экзамене. Желаю вам, хе-хе, удачи. Кое-кому из вас, по-видимому, больше ничто не поможет.
В отличие от многих своих коллег, не покидавших Академию годами, магистр Даланн жила в городе. У нее был собственный дом в Коммарши. Никто из студентов никогда не видел этого дома, и Софене стоило немало труда выяснить, где он находится.
Девушка увидела это здание еще издалека – как она и предвидела, дом напоминал саму Даланн: крепкий, приземистый, с множеством крохотных окон-бородавок. И, словно бы для усиления сходства, из многих торчали, подобно волоскам, горшки с длиннолистыми растениями.
В этой части Коммарши Софена прежде никогда не была и теперь с интересом озиралась по сторонам. Для жительства магистр Даланн выбрала не самый респектабельный район: здесь по большей части обитали лавочники средней руки, ремесленники и государственные служащие. Некоторые домовладельцы сдавали комнаты офицерам. Чего в этом районе не было и в помине, так это харчевен: все здешние жители кушали исключительно у себя дома, а приезжим здесь делать было нечего.
Всей кожей Софена чувствовала, как недовольны здесь появлением чужака. Улицы с узкими, тщательно вымытыми мостовыми были почти пустынны. Если здесь и появлялись прохожие, то они в точности знали, куда идут и с какой целью покинули собственный дом. Никто не гулял просто так. Да и гулять-то особенно негде: ни садов, ни аллей, ни нарядных площадей со статуями, скамьями и фонтанами. Каждый клочок земли аккуратно застроен.
Софена шла и думала о том, что за каждым окном потаенно развивается чья-то жизнь, благополучная, размеренная, надежная. Такая, какой у Софены никогда не будет, сколько бы она ни старалась.
«Ну и не нужно! – решила она. – В самом деле, не вздумала же я им завидовать? Да и чему тут завидовать? Тоска зеленая. Каждый день одно и то же – и так семьдесят лет подряд. Ужасно. Лучше уж вести бурную жизнь, все пережить и повидать и умереть молодой... И лежать в гробу красивой», – добавила она, иронизируя над собой. Впрочем, эта ирония была искренней лишь отчасти.
Люди, скрывающиеся в домах, показались ей недружелюбными, неприятными, только и ждущими удобного случая изгнать чужака из своего района.
«Так будет с тобой всегда, – мысленно обратилась к себе Софена. – Ты нигде не будешь своей. Вечная изгнанница, вечно отверженная...»
Мысль о своей отверженности, о предательстве единственного близкого ей человека – брата – заставила Софену помрачнеть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138