Годердзи глянул — калитка-то и вправду далеко.
— Перелазь, не бойся, не такой уж ты тяжелый, чтобы мой плетень повалить,— пошутил Какола и ободряюще потрепал его по плечу. Годердзи почувствовал, что рука Каколы, несмотря на его седьмой десяток, все еще сильна и крепка.
Какола увлек его в глубину сада. Там, на бугорке, поросшем веселой зеленой травкой, под раскидистыми вишнями, он уселся сам и сказал Годердзи: «Садись вот тут»,— повелительно указав на место подле себя.
От стороннего глаза их скрывали густые заросли черных слив. Пожалуй, Какола не без умысла выбрал этот укромный уголок.
«Интересно, что ему нужно, чего он от меня хочет? — сосредоточенно размышлял Годердзи.— Верно, предложит мне полевым сторожем или пастухом к нему наняться. А я и соглашусь, отчего же нет? И работа хорошая, и близко к Малало буду!..»
Какола не спешил начинать разговор, молчал и даже не глядел на гостя. Наверное, таким образом стремился придать тому, что собирался сказать, больше значительности.
Он неторопливо прочистил трубку, достал пестрый кисет, привычным движением пальцев развязал шнурки и долго, тщательно набивал трубку, уминая большим пальцем по нескольку щеп ток табака-самосада.
Покончив с этим делом, полез в карман за огнивом и кремне] Долго высекал искру. Наконец, когда задымил трут, он поднес его к трубке и начал мелко-мелко затягиваться, пока не раскурил трубку как следует.
Годердзи, глядя на него, тоже молчал, держался чинно, не желая проявлять нетерпения. Сидел не шевелясь, а сердце — сердце колотилось как никогда в жизни!
— Послушай, что я тебе скажу,— заговорил, слава богу, Какола и вперил в Годердзи теперь уже жесткие, колючие глаза.— Коли понравятся тебе мои слова — хорошо, а коли не по душе придутся — схорони их в сердце и никому не пересказывай. Такое мое тебе условие, и ты, хоть на кресте тебя распнут, не должен его нарушить. Обещаешь?
— Обещаю, вот те крест! — Годердзи истово перекрестился. Какола, как бы все еще сомневаясь, испытующе поглядел в глаза юноше.
— Клянусь духом отца, крестный Какола!..
— Что ж, удовольствуемся этим твоим словом.
— Я своему слову никогда еще не изменял!
— Ладно, верю. Так вот, заметил я, ты на дочку мою заглядываешься. Верно говорю?
Ага, вот оно в чем дело! Вот почему улыбался чертов Какола! Заманил его в свой сад, чтобы вырвать у него признание, а теперь еще и разукрасит лещиной, слава богу, здесь целые заросли орешника...
Годердзи метнул быстрый взгляд на длинные жилистые руки Каколы. Руки покоились на коленях. В одной — трубка, ладонь другой мирно опирается на колено. Нет, никаких признаков предбоевого напряжения не было заметно на этих руках.
— И вот ведь что, ведь и эта девчонка, моя-то, оказывается, никого, кроме тебя, знать не желает,— так же неторопливо продолжал Какола.— Сказать правду, не хочу я ее неволить, как-никак, единственная дочь она у меня, пока жив — на нее радуюсь, а умру — глаза мне она закроет. Я, друг мой, за богатством не гонюсь, сохрани бог мне то, что имею, этого и мне и детям моим хватит. Чего уж душой кривить — нравишься ты мне, парень ты видный, и сердце у тебя открытое, однако же такому бедняку, как ты, я дочь не отдам. И сам замучишься, и ее замучишь.
При этих словах у Годердзи разом пересохло в горле. Он испугался, что сейчас польются слезы, и часто-часто заморгал. Единственное, чего желал он в эти мгновения,— как можно быстрее сбежать отсюда и забиться куда-нибудь, провалиться, чтобы никого не видеть и не слышать.
— Скажу тебе свое слово, а ты послушай,— продолжал, помолчав, Какола,— если вправду хочешь, чтоб я за тебя ее отдал,— давай пошевели руками-ногами, потрудись, поработай да и накопи хоть какие ни есть деньги, я тоже помогу...
— Крестный Какола, родной ты мой! — воскликнул Годердзи и молитвенно воздел руки.
— Да, ей-богу, помогу, и крепко помогу, уж коли я говорю, мое слово верно.
— Свет ты мой, крестный Какола, всю жизнь тебе рабом буду, слышишь, рабом!
— Да на кой леший мне раб, рабов мне и без тебя хватает, человек мне нужен, мужчина в доме, заботник и радетель, чтобы юлой вертелся и во всем поспевал! Ты это должен, слышь, малый...
— И честь, которую ты мне оказываешь, оценю, и доверия твоего не обману, клянусь духом отца, вот те крест! — прерывая его, воскликнул Годердзи и снова с жаром перекрестился.
— Послушай теперь, что скажу. Дам я тебе в долг восемь червонцев. Когда будет — вернешь. Процентов с тебя не возьму и вексель не потребую, вернешь — хорошо, не вернешь — и бог с тобой. Авось не разорюсь.
Какола полез в карман, вытащил хрустящие ассигнации.
— На, бери, и помогай тебе господь бог, употреби их с толком...
— Ой, крестный, благослови тебя всевышний, а я рабом твоим стану, рабом!
— А-а, да будет тебе! Вот заладил! Говорю же, к черту всякого раба! Рабов и без тебя хватает. У меня другая мысль: хочу, чтобы ты человеком стал, а не рабом, понял? Ненавижу рабов! От них, угодников и лицемеров трусливых, все беды. Человек должен быть в меру послушным и в меру непослушным.
Какола воздел кверху указательный палец и сидел так некоторое время, потом тем же пальцем постучал по груди Годердзи,— ровно палкой постукал,— и, придвинув к нему свое суровое лицо, буравя его глаза пронзительными своими глазами, медленно проговорил:
— На эти деньги быков купи, а землю с уплатой четвертинки за урожай я тебе раздобуду и поручителем за тебя стану. А хочешь — к нашему Нико подайся, пусть он тебя в плотовщики возьмет. Артель у него, лес из Боржоми в Мцхета сплавляет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152