у Сандры было столько врагов и недоброжелателей, столько завистников и злопыхателей, что он сам и ЧЛЕНЫ ЕГО СЕМЬИ ТОЛЬКО и твердили — мы, мол, ЧЕСТНЫМ трудом ЖИВЕМ. ВСЕ трое, ОТЕЦ, мать и дочь, настолько привыкли к постоянному утверждению СВОЕЙ ЧЕСТности и безгрешности, что, ГДЕ бы они ни находились, с КЕМ бы ни ВЕЛИ БЕСЕДУ, они обязательно проводили эту мысль, нимало НЕ заботясь о том, что могут этим кого-то задеть и оскорбить.
Маринэ характером похожа была на отца, такая ЖЕ, как он, прямая и упрямая, грубоватая и шумливая, такая ЖЕ бесцеремонная и резкая на язык. Вернувшись из Тбилиси с консерваторским дипломом, она некоторое время проработала педагогом в музыкальной школе. Тут как раз директор школы ушел на пен сию, и на освободившуюся должность назначили Маринэ. Вскоре ее избрали депутатом райсовета, она стала членом исполкома, а на одном из последних пленумов райкома ее избрали и членом райкома.
Благодаря такому стремительному продвижению Маринэ и вовсе загордилась, приобрела особый апломб и уверенность в собственной значимости и неповторимости. Оно и понятно было: рядовой педагог самебского музыкального училища, в короткий срок она заделалась главной дамой района. Теперь ни одно торжественное заседание не проходило без того, чтобы дородная дочь Эдишерашвили не восседала бы в президиуме. И все мужчины, присутствующие в зале, пялились на красивую молодую директрису.
Ее ладная, хотя и довольно полная фигура, всегда обнаженная белоснежная шея с горделиво посаженной, слегка склоненной набок головой привлекали мужские взоры так же, как мед привлекает мух.
Маринэ своим женским чутьем прекрасно это угадывала и обычно восседала в президиуме с довольным видом сытой пантеры.
Когда молодая невестка заметила, что Зенклишвили приуныли (хотя и не понимала причины), она решила разрядить атмосферу и с веселым лицом обратилась к Годердзи:
— Сударь мой свекор, отец велел вам передать, что вызывает вас на соцсоревнование!
— Помилуй, невестушка,— развел руками Годердзи, — разве ж нам на работе этого соцсоревнования не хватает, что еще и дома его затевать? И в чем соревноваться-то?
— А давай, говорит, посоревнуемся мы с Годердзи, кто крепче поможет нашим молодоженам подняться.— И белые зубки Маринэ снова сверкнули в задорной улыбке.
— Какая еще вам помощь нужна! Ты сама — директор, муж твой — заместитель председателя райсовета. Скорее вы должны помогать таким беднякам, как мы,— попытался отшутиться Годердзи.— Помогать надо было нам с Малало, когда мы поженились. А вы — эгей, у вас одной только зарплаты у обоих до шести сотен в месяц, это, брат, шесть тысяч на старые деньги. Шесть тысяч рублей в месяц! К тому ж на еду вы ничего не тратите. Так, милые мои, сам царь Николай не роскошествовал!
Малхаз продолжал молчать. Казалось, его гложет какая-то неотвязная мысль. Он посидел еще недолго и собрался уходить. И как ни просили отец с матерью, не остался. Маринэ, разумеется, за ним поднялась. Она то ли вправду не замечала его дурного настроения, то ли прикидывалась.
Едва молодожены уселись в машину, Малало как фурия влетела в комнату. Такой разъяренной Годердзи нечасто видел свою жену.
— Ты посмотри на эту дрянь, на эту потаскуху бесстыжую! — взорвалась она.— Ишь, распоясалась, а? Ехидничала, ядом прыскала! Честным трудом, да то, да се! Это все в наш огород камешки. Ага, как же, честным трудом ее отец этакое состояние нажил!.. В городе открыл какую-то колхозную точку, мол, фирменный магазин колхоза, летом фруктами торгует, зимой овощами, и без конца все туда отгружает! Ты как думаешь, в его карман с того магазина ничего не идет?.. Пусть сперва на себя оборотится, а потом уж других шпыняет! И намеки эти его доченька пусть своему краснорожему отцу делает... Э-э, наш сын дурак, а то разве ж эта кобыла посмела бы так разболтаться?!
— Нет, моя Малало, дело не в словах!
— А в чем же? Можно было нам такие слова говорить? Это мы заслужили, а? Да и потом, милый мой, ты что же, не слыхал, о чем она тут распитюкивала? Отец мой, говорит, машину нам купил! Видали? Да еще, говорит, отец тебя на соцсоревнование вызывает! Ай-яй~яй! Люди добрые, разве ж я не этими вот руками деньги нашему недоумку отдала?
— Видать, не сказал он ей, кто эти деньги дал, вот она и воображает, что отцовские...
— А почему она должна воображать, почему? Не спросила небось, на чьи деньги и благодаря кому они эту машину покупают?
— Да полно тебе, успокойся, может, так оно и лучше...
— Почему же лучше, милый Годердзи, деньги ты им дал, твоим потом, твоим горбом заработанные, а она кричит — отец! Это все равно?
— Я говорю, может, так оно и лучше... Если бы она что-нибудь знала, в секрете бы не удержала, на весь свет растрезвонила бы. Сперва одной подружке бы сказала, потом другой, и в конце концов все бы узнали, что деньги на машину дал я. А потом уж никто бы не стал разбираться, где правда, где ложь: все, что бы они в дальнейшем ни приобретали, или что бы эта бестия Сандра ни приобрел, мне приписали бы и выставили бы меня таким богачом, что я бы в два счета за решетку попал. А теперь кто что может сказать? Сандра купил машину на свои сбережения, тут уж комар носа не подточит! Разве так не лучше?
— Ой, треснула бы тупая Сандрина башка, сгинула бы вся их пронырливая порода! — Малало сделала свой любимый жест глубочайшего презрения, вышла и в ярости захлопнула за собой дверь.
Понурый и молчаливый вернулся Малхаз в дом Сандры Эдишерашвили, ставший теперь и его домом, его кровом и обиталищем его семьи.
Когда они выехали с отцовского двора, Малхаз хотел отправиться на железнодорожную станцию, прокатиться и развеяться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152