во-первых, где он мог бы устроиться лучше, во-вторых, жаль было затрат, понесенных им во время охоты за этим местом. Исак Дандлишвили был человек расчетливый, без выгоды шагу не ступал. Так он был воспитан и приучен еще с раннего, довольно нерадостного детства.
Однако не зря говорится: ежели судьба тебя милуем, то и на навозной куче не пропадешь. А судьба и впрямь потворствовала Исаку. Всемогущий господин Случай, явившийся очень кстати, и на этот раз вывел Исака из затруднения: неприступная крепость Годердзиевой принципиальности пала неожиданно, преданная изнутри (обычная участь неприступных крепостей). Малхаз и его матушка изрядно подкопали стены этой крепости.
Когда после той бессонной ночи Годердзи, разбитый и озабоченный услышанным от жены, переступил порог базы, Исак сию же минуту заметил, что шеф не в духе.
— Дорогой начальник, видимо, плохо спал ночью, верно говорю? — с проницательностью ясновидящего елейным голосом осведомился Исак.
— Э-эх, — Годердзи только рукой махнул и направился в кабинет.
С той минуты Исак уже не отставал от своей жертвы. Он увязался за Годердзи в кабинет, уселся напротив него и устремил на него испытующий взор - не терпелось ему выведать, в чем дело. Как знать, может, переживания шефа имеют значение и для него?
Въедливый и дотошный был Исак Дандлишвили. назойливый и прилипчивый: если ему почему-либо нужно было войти в доверие к человеку, он столько его обхаживал, что обязательно добивался своего.
— Да что с тобой, начальник, скажи, наконец! Человеку опять же человек руку помощи протянет, разве не так? Скажи: в чем дело? Вижу я, у тебя сегодня такой плохой цвет лица, такие грустные глаза, и щеки опали... Не стряслось бы с тобой чего... Скажи мне, откройся, поделись, тебе же легче станет, я ведь тоже что-то кумекаю в жизни!..
Впоследствии Годердзи не раз размышлял над этим случаем и сам удивлялся, как он так, с бухты-барахты, доверился по сути постороннему человеку, которого вдобавок считал пройдохой и пронырой. Что пи говори, а доверился!..
И вправду было удивительно, что осторожный, неразговорчивый, скупой на слова Годердзи открылся-таки непрошеному советчику. Видно, крючконосый, с запавшими щеками Исак, в минуты откровенности сам себя называвший опытным коммерсантом, обладал какой-то колдовской силой.
Но и Годердзи был не таким уж простаком. Он обычно затруднялся облечь свою мысль в соответствующую словесную форму, но сама мысль его всегда бывала верной и меткой. «Эх, будь у меня язык подвешен так, как мозги устроены», - не раз думал он о себе, с сожалением покачивая головой.
И теперь, когда Исак особенно на него наседал, втирался в доверие, что-то выведывая и выпытывая, все-таки сработала присущая Годердзи осторожность: вместо того чтобы до конца разоткровенничаться, он сдержанно сказал:
— Не знаю, дорогой мой Исак, вчера вечером у меня с моим парнем неприятный разговор вышел, повздорили малость...
Исак навострил уши. Такое дело он предвидел, он не раз предполагал, что рано или поздно если и не у самого Годердзи, то у членов его семьи разгорятся аппетиты.
И эта вроде бы и ничего не значащая фраза сказала Исаку гораздо больше, чем полагал Годердзи. Напрасно управляющий воображал, что нашел безобидную тему. Он и сам не подозревал, насколько облегчил Исаку его задачу.
Чего не поделили? — будто между прочим, небрежно и якобы безразлично спросил Исак.
Ты же знаешь, аппетит приходит с едой. Нынче такая молодежь пошла, все им мало, все им вынь да положь, и все для себя!
Да-а, я вот тоже в твоем положении! — помолчав, сочувственно проговорил Исак, и в его ГОЛОСЕ можно было бы различить замаскированную радость.
- Правда? — поддался было Годердзи, однако тут же одернул себя, испугавшись, как бы не углубиться, но уже было поздно. Исак задумчиво молчал.
— Эхе-хе,- с кряхтением выдохнул Годердзи и направился к дверям.
У стены конторы складывали обычно огромные сосновые бревна. Годердзи любил забираться на эти бревна, на самый верх, и сидеть там в уединении. Весной, когда солнце было еще не таким палящим, он с наслаждением нежился в ласковых лучах. Часами мог он сидеть так, устремив взгляд в окутанную туманной дымкой даль.
Сидел и грыз морковку. Некоторые посмеивались над этой привычкой управляющего, и однажды Серго не вытерпел и сделал ему замечание:
— Ты что, заяц или управляющий, чего это ты морковку грызешь? Людей постыдился бы, смеются они над тобою.
— И ты дурак, и они дураки, ни черта вы не смыслите.
— А чего смыслить-то, сидишь и грызешь морковь, как заяц.
— А почему я ее грызу?
— А кто тебя знает почему!
— Ой и дурень же ты, Серго, ослиная твоя порода... Ешак билурсан хурма наистэрсан,— добродушно засмеялся Годердзи, повторяя любимую поговорку.
— Только не начинай сейчас притчи рассказывать, знаю я тебя...
— А того не знаешь, балда ты этакий, что на фронте нам, снайперам — я-то до ранения полгода снайпером был,— всегда морковку давали.
— Это еще зачем? — удивился Серго.
— Зачем! Говорю тебе, что ты ни черта не знаешь. А затем, что она, морковка-то, человеческое зрение обостряет.
— Да ну! Врешь!
— Вот те крест!
— Ладно, верю, но здесь ведь у нас не фронт!
— Зрение везде острое надо иметь, и на фронте, и в тылу, и вообще.
— А что, тебе твоего зрения не хватает, а? — загоготал Серго. — У тебя глазищи во-о какие, как поведешь ими, все, что надо и не надо, ухватишь.
— Ага, потому-то и поддерживаю свои глазищи, чтобы таких жуликов, как ты, за три версты углядеть, понял теперь, почему я морковку ем?
Серго опешил, потом развел руками, засмеялся и сделал жест — мол, сдаюсь, твоя взяла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152