..
— А зачем ей с ног валиться? Пусть помощниц себе наймет, разве мало в Самеба чистоплотных и проворных женщин? Или вам лишних двух рублей жалко?
— Да пойми ты, милый человек, мне не денег жалко, а устали мы, у~ста~ли! Из сил выбились. А ну, попробуй, каково это!
— А ты как хочешь? — сурово нахмурившись, спросил Бежико и многозначительно уставился на Годердзи.— Актив — ты. Или, может быть, мы ошиблись и зря тебя активом считаем? Вахтанг Петрович на тебя надеется, а это ценить надо!.. Почетных гостей он не может куда попало таскать. А от них благополучие района зависит... И между прочим, твое тоже,— Бежико хитро подмигнул Годердзи.— Иной раз такие разговоры ведутся, никто не должен слышать, государственные дела в тайне должны храниться, а тебе все доверяют, это ценить надо! А что касается маленьких неудобств и хлопот, их терпеть надо.
— Да, когда не тебя касается, хорошо рассуждать о терпении... а ну, побудь в моей шкуре, посмотрю я на тебя...
— Я работник райкома, твоя шкура мне не подходит. А ты управляющий базой, и семья у тебя другая, и в дом к тебе не стыдно людей привести, и доходы у тебя другие. Мы ведь твой заработок не считаем. Сам ведь знаешь, что у тебя средств куда больше, чем у нас, ты богаче всех нас, вместе взятых, и откуда это богатство идет, мы тоже знаем. Нет, я не в укор говорю, и не завидую, и не спрашиваю, сколько и чего у тебя есть, не мое это дело, но и ты должен нам навстречу пойти. А как же ты себе представляешь? Такой доход имеешь и не хочешь малость раскошелиться? Разве за все это время, как ты этой своей базой ворочаешь, кто-нибудь тебя побеспокоил, скажем, ОБХСС, милиция или прокуратура? А ведь могли?.. Заметь ты это себе, друг любезный. Коли хочешь, чтоб тебя никто не беспокоил, никто не допытывался, что да как, то и ты должен ради нас малость попотеть. А как же иначе, или уже не желаешь родному району и его руководству послужить?
Да, такой вот разговор у них состоялся...
Как видно, Бежико тут же нафискалил Вахтангу Петровичу, и в первый же раз, когда после беседы с Бежико у Годердзи устраивался кутеж, в помощь Малало были присланы две райкомовские сотрудницы.
Малало это еще более обеспокоило. Она боялась, как бы кокетливые, неопытные, да к тому же и непривычные к такой роскоши девчонки не разбили бы дорогую фарфоровую посуду и старинные хрустальные бокалы (сама-то тряслась над ними, ведь за какие деньги покупалось!), а кроме того, не хотела, чтобы посторонний глаз заглядывал в ее семью. Покойница мать, царствие ей небесное, только и твердила: не то что посторонних, а даже не каждого родственника можно в дом впускать. Завистливый глаз все высмотрит, все пометит и - развеет достаток. Завистливый глаз — беда для очага.
Свои опасения Малало поведала мужу. И что же? Годердзи-то прислушался к ее словам и очень даже постарался не впускать в дом расфуфыренных девчонок этих, райкомовских-то, однако ничего не помогло: с одной стороны Бежико заупрямился (он-то и был верховным организатором пиршеств), с другой - сами девушки оказались до того настырными, что провели-таки свое.
С улыбочками, с шуточками-прибауточками влезли в дом Зенклишвили, втерлись и захлопотали, засуетились, точно свои люди, домашние. Малало так ничего и не добилась, непрошеные помощницы от нее не отставали, однако, сказать правду, во многом облегчили ей труд.
Малало постепенно привыкла к ним. После двух-трех кутежей она так ими командовала, точно опытный командир солдатами.
Хорошо еще, кутежи в последнее время значительно поредели — по непонятным причинам охоты к ним у Вахтанга Петровича заметно поубавилось.
С той поры, как Зенклишвили перебрались в новый дом, участились наезды Малхаза в Самеба.
Годердзи никак не мог взять в толк, что потянуло его сына к родному очагу: устал ли он от своей одинокой жизни, стосковался ли по заботе, материнскому теплу, привлекал ли ею новый дом, либо существовала еще какая-то причина сто частых посещений.
Как бы там ни было, а каждую субботу и воскресенье Мал хаз, как правило, проводил с родителями, чего не делал с самого поступления в университет.
Обрадованные приятной переменой, родители тем не менее стремились разгадать загадку, но не могли, а спрашивать не с руки было, нельзя было спрашивать.
Особенно усердствовала Малало. Она все стремилась остаться с сыном наедине и обиняками выведать у него все, узнать наконец, что же происходит.
Но заглянуть в душу Малхаза было не так-то просто.
Этот красивый, ладный парень с расчесанными на косой пробор густыми волосами и длинными ресницами, из-под которых глядели медовые материнские глаза, только не по матерински жестко, был на редкость замкнутым и скрытным.
Всегда серьезный, неторопливый и сдержанный, он даже собственных родителей вызывал этакое почтение, смешанное с робостью. «В кого только он уродился, сукин сын», - любовно думал Годердзи, глядя на размеренно шагавшего Малхаза, так и пышущего сознанием собственной важности и значительности.
А Малхаз все также ходил по узким тротуарам главной улицы Самеба, чуть склонив набок голову, покачивая широкими плечами. Здороваться-то он начал со всеми, однако сам с приветствием не торопился: зазорным, что ли, считал первым приветствовать встречного, только отвечал на приветствие, и то, кажется, лишь ради вежливости.
Это по-прежнему мучило и Годердзи и Малало.
А молодец-красавец уже издали глядел на всех своими немигающими, чуть печальными глазами, таившими то ли осуждение, то ли укоризну, и выжидал, пока ты поздороваешься первым.
«В кого же он пошел, мерзавец», недоумевал Годердзи, однако вопрос этот ничего, кроме тайных опасений и неясного смятения, у него не вызывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152