— Из-за всего этого ведь я страдаю!..
— Почему ты страдаешь, почему?! Разве не для тебя отец твой старается? Не для тебя мы все это копим?
— Эх,— Малхаз насупил брови, и лицо его стало еще суровее.— Останется мне это ваше накопленное или нет — бабушка надвое сказала. Зато неприятности уже налицо. Да, да, коли на то пошло,
знайте — я, я страдаю! Еще недавно хотели меня председателем райисполкома назначить, да не тут-то было, осеклись, не назначили: сын комбинатора, дельца, который тысячи загребает. До того по этой же причине из райкома меня поперли. По милости моего отца, только задумают меня выдвинуть — тотчас шарахаются, и на тебе, от ворот поворот!.. До каких пор так будет? Пойми, дорогая мама, времена моего дедушки Каколы канули в вечность. Деньги, состояние уже не имеют той силы. Нынче должность и общественное положение куда больше в цене, чем деньги. Вот если бы я в райкоме сидел...
— Да, но разве в тот самый райком не твой отец тебя протащил? Секретарей райкомовских столько ублажал, задабривал да задаривал, а дурня Цквитинидзе и вовсе облагодетельствовал, дом ему построил!
Лицо у Малало пылало, глаза сверкали — знать, взыграла шавдатуашвилевская кровь. И голос ее звучал непривычно резко, и слова как кнутом стегали...
— А директором школы разве не твой же отец тебя устроил? Коротка же у тебя память, сын мой, и неблагодарный ты, оказывается! На такого отца тебе бы молиться надо, любой другой на твоем месте благоговел бы перед ним. Все его мысли о тебе, о твоем благополучии, все он для тебя сделал, все, на ноги тебя поставил, в люди вывел — все через него, а ты, когда ему трудно пришлось, обрадовался и давай его пинать!
Малхаз проглотил слюну — в глотке пересохло. Никогда еще мать так с ним не разговаривала.
— Это раньше, мама, а теперь совсем иначе дело обстоит, теперь эти...
—- Не беспокойся, он и к «этим» найдет дорогу,— прервала его мать.— Дай срок, обязательно найдет...
— Нет, мамочка, не найдет! Теперь совсем другие времена, другие мерки, другие требования!.. Сейчас совсем другие люди во главе встали, знаешь, что в Грузии творится?
— Ну что такое творится? Все то же творится! Начальник милиции тот же самый, прокурор тот же самый, судья тот же самый, и дела все так же вкривь и вкось идут. Вот только к отцу твоему привязались, да падут на них все горести Годердзи! Это они-то жизнь исправят?
— Первого секретаря уже сменили, их всех тоже сменят, погоди, одним взмахом руки никто еще дела не делал. Главное, что лед тронулся. Теперь все изменится, все иначе будет.
— Не верю я, сын мой, не верю. Река в старое русло все равно возвращается, знаешь. То, что народу по душе, не так-то легко уничтожить, и не запретишь...
— В том-то и дело, мамочка, что и народу все это не нравится. Теперь народ совсем другого хочет.
— Может, и другое хочет, да только деньги все всегда хотели и сейчас хотят... Сейчас, когда люди во вкус вошли, узнали, какова она, хорошая жизнь, разве так легко заставить их забыть ее? А ты, сын мой, веди себя потише, не шебуршись, не озлобляй против себя людей. Это главное, а все остальное отец твой устроит. С его помощью ты еще дальше пойдешь.
— Как раз этого я и не хочу! Я хочу сам проторить себе дорогу! А вы мне только помеха! — выпалил Малхаз, теряя над собой контроль.
— Чем мы тебе мешаем, сын мой, чем?
— Состоянием, богатством вашим мешаете! Оно всем в глаза бьет! Ты думаешь, никто не знает, что у вас огромные деньги? Что сотни тысяч рублей в тайниках хранятся, что вы внесли огромную сумму за пятикомнатную кооперативную квартиру в Тбилиси? Или, думаешь, не видят, какой дворец тут отстроили да сколько всякой импортной мебели понаставили, какими хрусталями да коврами разубрали! Думаешь, люди слепые? Если мне где-нибудь приличное место дадут, скажут: купили ему место. А «те» боятся этих разговоров и не дают мне должности. Вот в какое положение вы меня поставили! А разве я кого хуже? Или мне образования не хватает? Я, если хочешь знать, на две головы выше других стою!..
Малало доконали речи сына. Не будучи в состоянии что-либо возразить, она расплакалась и только успевала утирать слезы концом головного платка.
Стойкая женщина была Малало, однако долго спорить и упорствовать со своими она не умела. Это было против ее натуры.
Малхаз вскочил с кресла и метался взад-вперед по комнате, точно волк в клетке.
И мать, и сын одновременно почувствовали, что разговор этот, ничего доброго не предвещавший, оборвал что-то в их сердцах и еще более отдалил их друг от друга.
Безмерное честолюбие сына, его откровенное стремление выдвинуться настолько потрясли и ужаснули далекую от всего подобного Малало, что она слова не могла вымолвить. Молча взирала на Малхаза, который стал теперь таким непонятным ей, будто и вовсе не сын стоял перед ней, а какой-то посторонний и незнакомый человек.
В другое время — при других обстоятельствах — Малало бы вскочила, побежала бы в спальню, бросилась бы на кровать, головой под подушку, и наплакалась бы вволю. Так, бывало, отводила она душу в годы войны, когда соседи получали письма от своих фронтовиков, а она от Годердзи — ничего, вообще не знала, живой он или мертвый.
Но сейчас она чувствовала, что избежать этого разговора невозможно. В конце концов, должна ведь она уразуметь, чего хотел, к чему стремился ее непутевый и своенравный сын, для которого, как это стало ясно, родители далеко не так дороги, как им раньше казалось.
Малало украдкой наблюдала за шагавшим по комнате Малхазом. Прежде, бывало, чуть он бровью поведет, мать уже знает, о чем он думает. Теперь она ничего не могла понять!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152