Осень наступила внезапно. Настоящая осень, с ветром, с листопадом, с неприятной моросью. Незаметно вкралась желтизна в крону двух могучих платанов. Ветер обрывал пожухлые листья и носил в воздухе.
Годердзи отчужденно смотрел на деревья, на их полуобнаженные ветви, раскачиваемые ветром. На одном платане, у самой макушки, чернело осиротевшее гнездо.
Мелкие капли дождя оседали на ветках, словно колючки. Небо нахмурилось, потемнело. Клочья косматых туч проплывали так низко, казалось, вот-вот заденут за печные трубы.
Время от времени в раскрытое окно ветром заносило дождевые капли, и они бисером рассыпались по натертому паркету.
Малало на суконках бесшумно скользила вокруг мужа, затирала влагу. В другое время она, конечно, прикрикнула бы на Годердзи, потребовала бы закрыть окно, дескать, пол пачкается, но сейчас...
«Пускай успокоится, отойдет немного, бедный,— думала она,— все-таки как бессердечно поступил с ним мальчик, не пощадил...»
Капли воды струйками стекали по скулам к подбородку Годердзи. Седые волосы, точно у лешего, лохмами спадали на лоб, прилипали к вискам.
Глаза у него были полузакрыты. Видно, сердце давало о себе знать, но он не хотел этого показывать. Освежал лицо холодным, неприятным дождем и ветром.
Долго стоял он так в оцепенении.
Малало крутилась возле, боялась оставить мужа одного. Таким она его никогда еще не видела.
— Годо, родной, не простудись,— несмело заговорила в конце концов Малало.
Годердзи послушно отошел от окна, направился в ванную.
Малало, бросив все, поспешно последовала за ним.
Когда он спускался по внутренней лестнице, у него подкосились колени. Жена была рядом, начеку, поддержала его, положила себе на шею его руку, чтобы он опирался на нее. Так они и вошли в ванную.
В ванной было тихо, покойно, светло.
Годердзи разделся, оставшись в белых длинных кальсонах, в которых он обычно купался и которые всегда собственноручно шила ему Малало. Трусы он терпеть не мог и никогда их не носил.
Сперва он принял горячий душ, потом велел Малало наполнить бассейн теплой водой и долго плескался.
Расслабившись и немного придя в себя, вылез он из ванны, облачился в махровый халат и стал расхаживать по комнатам и галерее своего дома.
Как потерянный, слонялся по пустым молчаливым покоям, рассматривал мебель, словно впервые видел ее. Удрученный, нахмуренный, мучительно размышлял над чем-то.
Было очень поздно, когда он улегся. Спал беспокойно, во сне бормотал что-то, спорил с кем-то, ссорился, кому-то что-то выговаривал. Раза два звал Малхаза. Лишь под утро он перестал метаться, успокоился.
Малало всю ночь глаз не сомкнула.
Она лежала неподвижно, боясь шелохнуться, чтобы не разбудить мужа, хотя и тяжело было так лежать. Утром несколько раз она вставала на колени, в страхе прислушивалась — дышит или нет. Годердзи дышал ровно, чуть-чуть посапывая. Так покойно и тихо он давно не спал.
Из ночных бессвязных речей мужа Малало вынесла одно слово, которое очень озаботило ее,— Годердзи упоминал какие-то деньги. Хотела она спросить потом — о каких это деньгах, мол, ты во сне говорил,— да побоялась, как бы снова не разволновать мужа этим вопросом. Долго она колебалась, под конец женское любопытство взяло-таки верх.
— Годо, о каких это деньгах ты говорил нынче ночью и Вахтанга Петровича поминал?
Годердзи ответил не сразу.
— Я дал ему деньги на строительство Малхазовой квартиры.
— А сколько?
— Пятьдесят тысяч рублей.
— Ой, чтоб я ослепла! Разве ж он их вернет, если Малхаз на его дочери не женится!
— Считай, мы эти деньги уже потеряли.
— Почему, Годердзи, что ты говоришь, разве мы ему что должны, этому лису старому? Почему мы должны выкинуть на ветер такую уйму денег?
— Э-эх,— поморщился Годердзи (этому он от Исака научился,— не зря говорится, с кем поведешься, от того и наберешься).— Ты своего сына спроси, почему. Так запутал свои дела, что и сам черт не распутает...
В тот день управляющий базой пришел на работу с опозданием.
Хотел было обойти по обыкновению базу, да поленился, чувствовал какую-то ломоту в суставах, во всем теле.
Сел за свой широкий письменный стол. Ноги вытянул как можно дальше, животом уперся в средний ящик стола, с наслаждением потянулся и погрузился в дремотное забытье.
Его разбудили топот ног и гроханье дверей.
Годердзи нехотя приоткрыл глаза, глянул.
На пороге — Исак. Пальто расстегнуто, шляпа, вся в пятнах, съехала набок, сам дышит как паровоз, видно, от быстрой ходьбы запыхался.
— Что случилось, черт тебя подери, у меня прямо сердце зашлось... Ввалился, точно солдат в казарму...
— Если бы ты знал, дорогой начальничек, с какой радостной вестью я прибежал, ты бы для меня ничего не пожалел!
— Радость я в юности искал, а сейчас есть она или нет — все одно.
— Твоего сына назначили секретарем райкома!
Годердзи звука не смог издать, только глаза расширились, чуть из орбит не вылезли.
— Пока третьим, но ты ведь знаешь, как обычно делается: через короткое время третьего сделают вторым, там, глядь, второго в первые произведут, а первому пинок под зад — и на пенсию, конечно, персональную, через некоторое время второго...
— Кто тебе сказал? — обрел-таки дар речи Годердзи.
— Сейчас прямо из райкома иду!.. Видно, твой парень заранее знал, да скрывал. Они всегда заранее знают и скрывают, все в секрете держат. А мы все равно все узнаём, иногда даже раньше них...
Исак говорил без передышки, он был необычайно оживлен и возбужден. Ходил вокруг Годердзи, который продолжал сидеть, вытянув ноги. То с одной стороны его обойдет, то с другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152