Толкаясь, крича и перекрикивая друг друга, люди мгновенно окружали стоявшего посреди двора, приветливо улыбавшегося Серго Мамаджанова, ошуюю и одесную которого, точно верные стражи, возвышались Хромой Миша и похмельный Баграт.
И начиналось светопреставление! Поднимался гвалт, гомон, велся ожесточенный торг, сопровождаемый громкими выкриками и восклицаниями, то искренними, то притворными, сдобренными такой забористой бранью, что даже славившийся сквернословием Баграт не без удивления ухмылялся. Под этот аккомпанемент происходили выбор материалов, перекладывание, отмеривание, погрузка, и тут уж для стражей Серго наступало полное раздолье.
Годердзи, невозмутимо наблюдавший за бурлящей толпой в распахнутое окно своего кабинета, задумчиво рассуждал вслух: -Толпа — хуже, чем овечья отара: на пути не становись, затопчет... надо позади нее идти и погонять ее... Одного человека не поймешь, а толпу и подавно, она ведь сама не знает, чего хочет!»
Серго в эти утренние часы чувствовал себя как рыба в воде. Он рысью бегал по базе, поминутно отдавая четкие распоряжения, так что Миша и Баграт ни на миг не имели покоя.
Ровно в час дня, минута в минуту, Годердзи высовывал голову в окно и ревел на всю базу:
— Эй, Баграт, закривай варата!— И «Годердзиев склад» закрывался на двухчасовой перерыв.
Такой долгий перерыв не предусматривался ни одной инструкцией, но все знали, что Годердзи Зенклишвили сильнее любой инструкции, и поэтому никому в голову не приходило с ним спорить.
Перерыв предназначался для обеда. Хромой Миша садился на мотоцикл Мамаджанова и мчал к сельской столовой. Там ежедневно готовился особый обед специально для базы Годердзи — то буглама, то грузинская солянка, то каурма из печени, то жирный бозбаш, то чихиртма.
По старинному грузинскому обычаю трапезничали все вместе — и начальник, и подчиненные. Этот демократизм ввел и узаконил сам Годердзи. Если Исак случался на базе в часы обеда, он, естественно, тоже разделял трапезу. Перед каждым ставилась персональная бутылка доброго вина, пили по-кахетински: каждый наливал себе из своей бутылки и мог выпивать либо помногу, в два-три приема, либо потихоньку, по малой чарке. Больше одной бутылки пить не полагалось.
После обеда Баграт отправлялся в сторожку — летнюю резиденцию его и Миши, опрокидывал там еще стакан водки, утирал рукавом кожаной куртки губы и лишь после того приступал к работе.
Годердзи снова орал — «аткривай варата», и Миша с Багратом стремглав бросались выполнить команду, а сам хозяин погружался в кресло, и вскоре в тишине кабинета раздавался мощный храп.
Но беда была в том, что во время второго, послеобеденного сна Годердзи обычно начинала работать круглая пила, а эта чертовщина издавала такие ужасающие звуки, что и мертвый бы проснулся. Визг и скрежет пилы зависел и от распиливаемого материала. Если древесина попадалась твердой породы, пила начинала пронзительно визжать, так что не только дремать — стоять поблизости было невозможно.
Поэтому Годердзи терпеть не мог дубовые и буковые бревна. То ли дело ель и сосна! «Циркулярка» (так называли круглую пилу), распиливая их, равномерно жужжала, и эти звуки убаюкивали управляющего, как мерное покачивание колыбели, рисуя его полусонному воображению новенькие сторублевки.
В один прекрасный день, в тот самый час, когда Годердзи пребывал в состоянии блаженной дремоты, в кабинет влетел только что прибывший из очередного вояжа Исак Дандлишвили. Став перед Годердзи, он долго шумно дышал, все никак не мог отдышаться, пока наконец начальник не рявкнул:
— Что с тобой стряслось, может, скажешь наконец? — и сердито уставился на него своими огромными немигающими глазищами.
— Первого секретаря сняли,— дрожащим голосом выговорил Исак.
— Какого первого, первых много, нашего райкома или какого другого? — с несвойственной быстротой спросил управляющий и приподнялся с кресла.
— Да нет! — скривился в гримасе Исак.— Всей Грузии!..
— Ух ты! — вырвалось у Годердзи, и он сел обратно. Известие поразило его. Нижняя челюсть у него отвисла, глаза чуть не вылезли из орбит, жилы на висках взбухли.
— Мне только что сказали... На пенсию, мол, перевели,— Исак еле ворочал языком. Он ногой пододвинул к себе стул и сел так осторожно, словно стул сломанный и вот-вот развалится.
— Ух ты! — снова выдохнул Годердзи и, обомлевший, откинулся на спинку кресла.
Несколько минут оба сидели молча. Исак заговорил первым.
— Увидишь, как все изменится! Этих всех тоже поснимают,— он кивком указал в ту сторону, где находился райцентр.— Очень скоро увидишь, какие дела завертятся... Эхе-хе, подождали бы, проклятые, хоть немножко, но разве эти... эти...— от волнения бухгалтер не смог найти нужного слова и в сердцах смачно сплюнул.— Не я ли тебе говорил, не надо давать им так много, подавятся, вот теперь и бегай за ним,— Исак снова кивнул в сторону райцентра,— вот увидишь, что сейчас он для нас сделает,— желчно и многозначительно произнес он и, вскочив со стула, стал глядеть в окно.
Со двора донесся сиплый голос Серго:
— Миша, чтоб тебе лопнуть, куда ты девался, поди сюда!
— Позови-ка этого болвана,— в глубокой задумчивости проговорил Годердзи.— Ревет, подлец, как убойный бык...
— Эй, Серго, старшой зовет,— крикнул Исак и плотно прикрыл окно.
— Я пришел,— вкатившись в комнату, гаркнул Серго и добавил: — Слушай, чего же ты меня зовешь в такое время, когда народ наседает, гляди, какие покупатели,— он поднес к губам щепотью собранные три пальца и звучно их поцеловал.
Кто на тебя теперь насядет, ты лучше это мне скажи,— проговорил Годердзи и почесал затылок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152