Завтра и агроном пожалует,— сообщил шофер, завел мотор и помчал к Самеба.
В пустом поле стояло семь незнакомых Годердзи человек.
Никогда еще не чувствовал он себя таким беспомощным. Не знал, с чего начинать и как, что делать. Вдруг вспомнился старый, фронтовых времен, обычай.
— Что ж,— заговорил он и по обыкновению почесал затылок,— давайте-ка сперва познакомимся друг с другом как следует, узнаем, кто что умеет, а после и о нашем деле потолкуем, с какого конца нам за него браться. Ежели у кого в чем нужда есть, тоже скажите, чтобы я знал, о чем начальство просить... Я, друзья мои будущие, землю давненько не ковырял, потому мало чего смыслю, больше на вас надеюсь, вам предстоит меня наставить, научить. Я, со своей стороны, сколько могу и чем могу, вам помогать буду, а пока что,— он усмехнулся в усы,— пока что я кое-что еще могу. Словом, не обижу и не обделю вас ни в чем. Не так, как иной инженер за счет рабочих вылезает... нет, если вам здесь худо будет, я тоже тут не останусь.
Простые слова его словно растопили лед, сковывавший сердца этих людей. Кроме того, каждый из них слышал о Годердзи как о человеке своеобразном, незаурядном. Знали, опять же понаслышке, что он всегда печется о своих подчиненных, никогда не обижал и не оскорблял рабочего человека. Наоборот, своим сотрудникам всегда создавал хорошие условия, и заработок у них бывал большой. О том, как он ухитрялся это делать при единых финансовых нормах, они не думали и приписывали это лишь душевности и уму Зенклишвили.
Словом, так они и поступили — сели и начали толковать.
Годердзи с удивлением смотрел на этих с виду примитивных людей, которых всего лишь какой-то час назад встретил с таким недоверием и недовольством. А каждый из них, оказывается, накопил столько мудрости и опыта!..
Нет, не ожидал Зенклишвили такого! Видно, разучился он людей распознавать и в жизни разбираться.
Наверное, все это сделало с ним сидение на базе Лесстройторга и на кирпичном заводе. Дома он видел только Малало и Малхаза, на работе — свою четверку, а из руководства — Вахтанга Петровича и его «соратников», и сам-то был одним из них!..
Взять хотя бы этого Залико: какой разумный, какой сообразительный парень, как любит дело, как хочет работать!..
Эх, будь у Годердзи такой сын, счастливее него человека на свете бы не было!
Они многое решили и наметили на этом неожиданном, но таком полезном «совещании». Оно совсем не походило на те, на которых ему раньше приходилось присутствовать. Во-первых, договорились вырыть до ста пятидесяти ям. На это ушло бы несколько дней. Срочно надо было привезти удобрение, и о рабочих руках тотчас же надо было позаботиться. И когда Годердзи подсчитал, сколько всех дел, и все — в первую очередь, у него чуть голова кругом не пошла от количества этих дел... В жизни его начиналась новая страда...
Вновь обрел Зенклишвили свою деловую хватку. Он поехал в Скра, выпросил там фруктовые саженцы. И хотя весна была уже в разгаре, не побоялся, уложил их в грузовик с пластами земли на корнях, доставил на место и так их выходил, что все они прижились.
Потом он столько гонял своего верного Залико в райком, что там наконец вняли просьбам Зенклишвили и прибавили питомнику земли. Годердзи, честно говоря, все-таки надеялся, что Малхаз хоть чем-то да поможет.
Потом он не без труда раздобыл несколько сот метров металлических труб, выпросил у секретаря райкома насос, умолил поставить маленькую водокачку на небольшом рукаве Куры, и питомник получил воду. Удивлялся Годердзи: о чем думали те, кто устраивали питомник в безводном месте!
Зря он секунды не терял. Если у него самого работы не бывало — такое тоже случалось,— он помогал рабочим: рыл вместе с ними ямы, окапывал саженцы, пересаживал бережно вырытые из земли елки на другое место, вдоль ограды...
Рабочим полюбился их начальник, хотя и был он достаточно строг и требователен. Потому не раз происходили между ними и деловые споры, столкновения. Упрямый и своенравный человек был Годердзи, он не переносил, когда кто-нибудь нарушал установленный порядок или проявлял небрежность.
Однажды, когда он забраковал вырытую рабочим Ионатамом яму для саженца и потребовал, чтобы он углубил ее и расширил, Ионатам сказал товарищам, но так, чтобы услышал Годердзи:
— Он воображает, что, если выжмет из нас все соки и вытрясет душу, ему ордена и медали навесят. А того не знает, что, как только он это дело наладит, ему пинка дадут, как уже не однажды бывало...
Годердзи сделал вид, что ничего не слышит, но слова эти ему не в бровь, а в глаз угодили, здорово царапнули по сердцу.
Малало в одиночестве коротала дни, ставшие необыкновенно долгими и тягучими. Что ей было делать? Годердзи все время пропадал в питомнике, а сплетничать с соседками она никогда не была охотница. Наконец чаша ее терпения переполнилась, и в одно прекрасное утро она заявила мужу:
— Годо, я не могу больше так жить, придумай что-нибудь, не то изведут меня мысли...
Долго смотрел Годердзи на взбунтовавшуюся жену, долго хлопал своими длинными ресницами и, не придумав ничего другого, сказал:
— Если не хочешь сидеть в одиночестве, пойдем со мной в питомник. Там и для тебя работа найдется.
— Пойду, отчего же не пойду! — с горячностью ответила Малало. Она стояла перед ним подбоченясь, с решительным видом.
Годердзи захлестнула теплая волна, дыхание у него участилось, ему хотелось крепко сжать Малало в объятиях, но вместо этого он проговорил надтреснутым голосом:
— Как тебе будет угодно. По-моему, это очень хорошо.— И вышел весь размягченный и в то же время словно бы в чем-то виноватый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152