— То, что вам справедливое порицание милее несправедливой похвалы.
— А вы не утруждайте себя, я не дам вам права ни на одно, ни на другое.
— Как угодно,— отступил Малхаз,— чего не желаете, не дай вам господь.
— И эта пословица мне не нравится!
— А что в ней дурного? Если вы и вправду чего-то не хотите...
— Все равно, не люблю. Она похожа на проклятие.
— То, что вы колючая, я заметил и в прошлый раз, но одного я не понял...
— Только одного? А вы молодчина! Для других это уравнение содержит больше неизвестных...
— По существующим законам вы не должны быть ни обозленной, ни недовольной, ни завистливой...
— Это по каким же таким законам?
— Вы обладаете красивой наружностью, прекрасно образованы, выросли в состоятельной семье и занимаете хорошее общественное положение.
— Охо-хо-хо,— Лика прижала ладони к ушам,— какая несносная цветистость и ужасающий провинциализм! Неужели вас самого ничего не покоробило в ваших речах?
— Меня более интересует содержание, то есть сама проблема, чем форма выражения...
— Для умного, воспитанного человека все это должно существовать не в отдельности, а в единстве, в неделимом единстве, ясно?
— Итак, по-вашему, мне недостает и ума, и воспитания?
— Этого я пока что не сказала, я недостаточно вас знаю, но...
— Что «но»? — Малхаз почувствовал себя уверенней. Лика замялась, видимо, обдумывая ответ. Напряжение достигло предела.
Как раз в это время к молодым людям подошел Вахтанг Петрович. Он довольно и весело улыбался и с лукавым видом поглядывал то на одного, то на другую.
— Могу ли я узнать, о чем вы спорите?
— О вкусах,— резко бросила Лика, вздергивая плечи.
— О-ох,— нахмурил брови Вахтанг Петрович, который вообще не признавал серьезных бесед между женщиной и мужчиной.— Капризный вкус это опять-таки выдуманный людьми ложный бог,— воздевая кверху руку, произнес он,— который приносит самое большое несчастье. Вы знаете, в чем заключается истинный вкус? Привыкнуть, приноровиться, подладиться к тому, к кому нужно, то есть к кому велит приноровиться дело, либо определенные обстоятельства, либо определенные идеи. Только, к сожалению, эту мудрость человек постигает обычно на пороге старости, когда многое, в том числе добрые взаимоотношения с людьми, уж не так необходимы и решающи, как в ранней молодости...
— Это не мудрость, а беспринципность,— обрезала отца Лика. Она перевесила свою сумку через плечо и ритмично постукивала по ней пальцами, точно на доли играла.
— И вы считаете так же, как моя автократка дочка? - с улыбкой обратился к Малхазу Вахтанг Петрович.
— Как вам сказать... я думаю, что...
— Этот человек по своей природе дипломат, только в дурном смысле слова. — Лика смело смотрела ему в глаза.— Именно такие и становятся примиренцами, сглаживающими острые углы, а разве можно что-нибудь сделать без острых углов? Именно такие умудряются смягчать острые проблемы и воображают при этом, что приносят человечеству благо своей бесхребетностью, беззубостью и мягкотелостью.
— Ах, моя дорогая девочка, как легко ты выносишь приговор! — с сожалением проговорил Вахтанг Петрович.
— Ничего не поделаешь, это чисто женская черта,— не без сарказма заметил Малхаз.
Лика собралась было произнести что-то значительное. Она по-детски наморщила свой гладкий лоб и насмешливо сощурила глаза. Но тут Вахтанг Петрович повернул ход событий: он с силой привлек дочку к себе, прижал к груди и, словно желая перекричать обоих, громко воскликнул:
— Малхаз, признайся честно, разве ты не проголодался?
— Очень! — рассмеявшись, ответил Малхаз.
— И я! — подхватила Лика.
— И я! — рявкнул секретарь и решительно добавил: — А коли так, ша-агом марш — к шашлыкам!
Вахтанг Петрович встал между ними, подхватил обоих под руки и увлек к дымившемуся костру.
...Завечерело.
В ближних деревнях, как звездочки, зажглись электролампочки. Ярче всех была освещена Агара, там полыхал огнями сахарный завод, нежное свечение разливалось окрест. Дальше, у горизонта, розовело зарево — то были огни Хашури.
Небосвод не совсем еще померк, потому звезды, сияли не в полную силу.
На западе, там, где должна была взойти луна, сказочными утесами темнели громады стен крепости Панаскертэли-Цицишвили. Кровля придворной церкви-базилики четко очерчивалась на вечернем небе. Самцеврисский храм вознес свой остроконечный купол ввысь — точно гимн, обращенный к всевышнему.
По указанию Вахтанга Петровича автомашины поставили друг против друга, и накрытый на траве стол освещался с двух сторон мощными лучами фар. С третьей стороны высоко вскидывал алые руки костер, разожженный шоферами, и красные отсветы падали на лица сотрапезников.
Теплая и мягкая, как бархат, южная ночь ласково окутывала сидящих и погружала их в какое-то волшебное очарование.
За чашами последовали роги, за рогами — азарпеши, за азарпешами — тонкогорлые кула, и необычайно взволнованный Малхаз, вскочив, начал читать звучные строки Георгия Леонидзе.
Вахтанг Петрович покосился на дочь, которая сидела молча, обратив голову к Малхазу. Лицо ее горело от близкого жара костра. Он подивился ее непривычной деликатности и сдержанности: притихшая, как перепелка, сидела она и восторженно глядела на директора школы, стоявшего в картинной позе декламатора.
Малхаз с детства хорошо читал стихи. С виду застенчивый, во время чтения он становился смелым, бойким. Теперь же он читал любимые строфы с каким-то особым подъемом.
Всесильный огонь грузинского застолья обратил всех в своих рабов: за стихами последовали песни, песни снова сменились стихами, и подогретые тавквери разбушевавшиеся страсти вырвали узду у пирующих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152