..
Теперь она видела лишь одно: Малхаз до крайности взволнован. Казалось, в нем происходит внутренняя борьба. Вдруг он остановился перед матерью и проговорил каким-то чужим голосом:
— Не обижайся, мама, и отец пусть на меня не обижается, но на данном этапе нам лучше расстаться. Некоторое время я поживу отдельно, а потом снова вернусь к вам...
Малало не сразу осознала смысл сказанного, просто почувствовала, что за словами сына скрывается что-то страшное.
Она как-то жалко повела руками и, потеряв сознание, повалилась на пол...
Перепуганный Малхаз бросился к матери. Поднял ее на руки, уложил на тахту, кое-как привел в чувство и, пока она не пришла в себя окончательно и не поднялась, сидел у ее изголовья.
Он ожидал, что мать тотчас начнет умолять его остаться в отчем доме, однако Малало звука не издала. Казалось, никакого разговора и не было, ничего не произошло.
Малхаз долго еще сидел в растерянности и все ждал, что мать с ним заговорит. Однако она не проронила ни слова и даже взглядом его не удостоила. Тогда он поднялся и тихо, чуть не на цыпочках, вышел из комнаты.
С каждым днем разлад в доме Зенклишвили, еще недавно таком шумном, гостеприимном и, казалось, благополучном, становился все глубже.
Этому способствовало и отсутствие гостей. Гости и приемы словно бы скрепляли, цементировали эту семью. Теперь же, с тех пор как Вахтанг Петрович уехал из Самеба, к ним вообще почти никто не приходил.
Новый секретарь оказался врагом старозаветных кутежей и застолий и считал их вредными пережитками. Какой смельчак не стал бы учитывать новой линии нового секретаря!
Не только Зенклишвили, но почти все самебцы вынуждены были отказаться от многолюдных помолвок, обручений, поминок или других каких-либо трапез. Стол на сто человек нынче стал редкостью, и длинные дощатые столы с соответствующей сервировкой, кувшинами и стаканами, которые еще совсем недавно брали напрокат у Мордэха Манашерова, валялись без дела.
Да, по правде говоря, не до застолий и не до кутежей было в Самеба. То и дело устраивались проверки исполнения решений и заданий. Что-то постоянно рассматривали, утверждали, отменяли. Кого-то снимали, кого-то назначали.
Новое руководство установило такие жесткие правила, так повысило требовательность и ввело настолько строгий контроль, что самебцам не только кутить — иной раз и перекусить времени не оставалось.
Зенклишвили не составляли исключения. Глава семьи от зари дотемна торчал на кирпичном заводе, сын дни напролет проводил в райисполкоме, а Малало в одиночестве слонялась по безмолвным апартаментам и пыталась заглушить тоску домашней работой.
Малхаз после неприятного разговора с отцом только ночевал дома. Случалось, он и ночью не приходил, и родители не знали, где он обретался.
Однажды вечером Годердзи, вернувшись с работы, обнаружил у себя гостей — Исака Дандлишвили и Серго Мамаджанова.
Исак, после того как Вахтанга Петровича убрали из Самеба, переметнулся в Джавахети и устроился снабженцем в Богдановском райпотребсоюзе. Серго тоже недолго оставался в осиротевшем Самеба, переехал в Сурами и работал завхозом в каком-то медицинском учреждении.
Друзья повспоминали прежние времена, с сожалением качали головами, приговаривая: «Эхе-хе, были дни...»
...Прежде чем усесться за стол, Исак вывел Годердзи и Малало в соседнюю комнату, с какой-то несвойственной ему важностью и торжественностью вынул из кармана тщательно запакованный сверточек и, развернув его, вручил супругам подаренные Малхазом Лике обручальное кольцо, брелок и браслет,— Вахтанг Петрович, мол, прислал.
Однако не просто прислал — расписку потребовал!
Годердзи сперва заупрямился и ни в какую — не дам, говорит, никакой расписки, но находчивый Исак и тут не подкачал: так составил расписку, что, с одной стороны, Петрович никоим образом не смог бы ее использовать, а с другой — и Годердзи согласился подписать.
Успешно выполнив деликатное поручение, Исак заговорил вкрадчиво, будто между прочим:
— Вахтанг Петрович просил еще передать: теперь-де, может статься, мои враги, видя всю эту ситуацию, попытаются выведать что-то у тебя как у моего друга. Ты смотри, не дай боже, не брякни где-нибудь чего-нибудь, потому что самого себя погубишь раньше, чем меня. О наших делах никнуть не моги и про Малхаза и Лику тоже никому ничего не болтай. Теперь пуще прежнего нам надо друг за дружку стоять...
Несмотря на деловые переговоры, они славно покутили. Вспомнили знакомых, приятелей, выпили за упокой ушедших, побалагурили, от души повеселились. Правда, всеведущий Исак подлил-таки яду хозяину:
— А сынок-то твой, сказывают, на дочери председателя колхоза, Сандры Эдишерашвили, женится,— пропел он елейно и словно кинжал вонзил в сердце Годердзи.— Видно, понадежней опору ищет: ежели припечет, так Сандра поможет, знаешь ведь, он человек знаменитый, секретарю райкома не уступает. И богат, да ни так ни этак под него не подкопаешься: и он, и его жена — Герои Соцтруда. К тому же Сандра и депутат, кто против него посмеет слово сказать! Больше того, Сандра, ежели ему вздумается, любому секретарю райкома ножку подставит. Да, брат, с таким тружеником ничего не сделаешь,— тут Исак хитро ухмыльнулся.— Сандра у нас — один из главных людей на селе, маяк нового образца, и все, что у него есть, честным трудом приобрел, хе-хе, чтоб я так жил!.. Но сын у тебя очень умный, дорогой начальник. Прежде чем десять раз не отмерит, не отрежет. Заметь, не семь, а десять раз! Сплошной расчет! Ведь вот каков парень, а? Интересный парень, ей-ей! Увидишь, далеко он пойдет, очень далеко!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152