Внимательно осмотрел производство, обо всем расспросил. Понравились ему и богатырского вида директор, и его деятельность.
Поддерживаемый сопровождавшими секретаря лицами, которые и «подбросили идею», Годердзи осмелел и по совету заведующего отделом райкома Бежико послал черную райкомовскую «Волгу» к Малало. В результате этого у них дома, в тени цветущих лип, в ознаменование успешно закончившейся «инспекции» был задан пир.
Гости покутили на славу, вкусно поели, крепко выпили.
Тряхнул тогда стариной Годердзи! И свое прославленное «метивури» спел, и крестьянский «давлури» сплясал, и тамада был удалой да разгульный, пил, шутил, гостей веселил и до того очаровал Вахтанга Петровича, что, подогретый Годердзиевым тавквери и растроганный оказанным ему почетом, первый человек района ежеминутно лобызал директора кирпичного завода и, одурманенный липовым ароматом, чувствовал себя в райском саду.
Через несколько дней Годердзи получил записку. Первый секретарь просил кирпич для строительства своего «коттеджа». Годердзи не задержался с ответом — на следующий же день отправил ему специального обжига поштучно отобранный кирпич. Впоследствии он еще дважды или трижды получал подобные записки и тоже не задерживался с выполнением изложенных них просьб.
Правда, корреспонденты забывали отправлять ему деньги, но их «забывчивость» приносила еще больше пользы директору кирпичного завода: его имя хорошего руководителя предприятия возносилось все выше и выше.
Не прошло и года со дня появления в районе Вахтанга Петровича, как Зенклишвили назначили управляющим открывшейся в Самеба базы Лесстройторга, придав ему в помощники Исака и Серго.
Годердзи ни одного из них прежде не знал. Но Вахтанг Петрович успокоил его: «Не бойся, они люди надежные, я их давно знаю, вы хорошо сработаетесь».
Так оно и получилось. Мудрый человек был Вахтанг Петрович, прозорливый!
Когда Годердзи назначили на эту должность, Малхаз учился на третьем курсе. Еще в Тбилиси узнал он о новой работе отца, но никак не откликнулся на это событие, будто ничего и не слыхал. Нельзя было понять, известно ему что-нибудь или нет.
Но, приехав в Самеба на каникулы, он проявил свою осведомленность приветствием. «Привет управляющему базой!» — кривя губы в некотором подобии улыбки, проговорил сын при виде отца и тут же погрузился в привезенные с собой газеты.
Малхаз не мог не заметить, что «выдвижение» отца уже сказалось на семье. В комнате стоял новый полированный обеденный стол с шестью обитыми зеленой тканью стульями. У стены красовался модный в те годы рижский сервант с гранеными зеркальными стеклами. В углу, на специальном столике, мерцал экран телевизора. Вместо засиженной мухами лампочки, торчавшей под потолком, теперь на старом поржавевшем крючке висела довольно элегантная люстра.
Поразительно, откуда взялось у этого молодого человека столько выдержки, что он ни разу ничего не спросил о появившихся в доме обновах, ни разу не проявил никакой радости или хотя бы простого удовольствия по поводу их приобретения.
Он погрузился в чтение газет так, будто ничего достопримечательного и не было. Правда, мимоходом провел рукой по полированной поверхности стола, как бы сметая с нее пыль, включил люстру, выключил, повернул переключатели телевизора и небрежно, ногой выдвинув стул, подсел к обеденному столу.
Малало не стерпела, спросила:
— Как тебе нравятся, солнышко, эти новые вещи, папа поручил их привезти...
— Эх, мама! Ты не видала настоящих вещей и не бывала в настоящих домах, а то бы не восторгалась этим барахлом.
Сказал, точно холодной водой окатил мать.
— В Тбилиси не знаю,— ответила глубоко уязвленная Малало,— а в Самеба мало у кого есть мебель лучше нашей.
— Счастливые вы люди, ты и мой отец, все измеряете меркой Самеба и мыслите самебскими масштабами.
Малало не знала, что такое «масштаб», поэтому не поняла, что значило «мыслить самебскими масштабами», но легко догадалась, что сын высмеял родителей и упрекнул их в ограниченности.
— Что поделаешь, мальчик,— «мальчиком» она обыкновенно называла Малхаза, лишь когда наказывала его или бывала им недовольна,— я и твой отец люди старого покроя. Может быть, мы и не понимаем в теперешней жизни, но а ты-то что молчишь? Скажи, научи нас, наставь. А ты вот воды в рот набрал, откуда же нам знать, чего ты хочешь?
— Того, чего я хочу, я сам добьюсь.
— А разве не скорее добьешься, если мы тебе подсобим?
— Что мы такое, вместе взятые, мама, знаешь?
— Ну, что мы такое? Не пристало уж тебе с нами вместе жить, да?
— Мы — лебедь, щука и рак.
Малало, конечно, не знала басню дедушки Крылова и слова сына поняла в прямом смысле, подумав, что лебедем сын называет себя, а мать и отца — раком и щукой, и возмутилась страшно:
— Ой, чтоб треснула эта чванливая тыква, что у тебя на месте головы! До чего же язык у тебя зловредный, паршивец ты этакий! Сам ты и лебедь, и щука, и рак! Ты воображаешь, что только через книги человеком можно стать, ан нет! Видала я таких ученых, да только люди они никудышные! — И разгневанная Малало вышла, с сердцем хлопнув дверью.
Но и Малхаз уже не был тихим и робким деревенским парнем. К тому же город отшлифовал его, сделал гибким и изворотливым, научил и лгать, и фальшивить, и лицемерить. А уж как смягчить материнское сердце, он и прежде хорошо знал.
И сейчас поступил должным образом: побежал за ней следом, догнал, обнял за талию, чмокнул в щеку.
Малало тут же оттаяла, потрепала его за чуб, чуть не в слезы ударилась. Не привычна ведь была к ласке сына.
— Вот ты, мамочка, на то обиделась, что я не похвалил ваши приобретения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152