Они не могли себе представить, что этот деревенщина, этот «неотесаный мужик» мог обладать столь тонкой музыкальностью и вкусом.
А когда Малхаз исполнил коронный номер своего репертуара — старинный русский романс «Мы вышли в сад», жена большого человека пустила слезу, супруга академика в восторге захлопала в ладоши, а Виола и Лика подсели к нему и стали подпевать.
У матери и дочери оказались недурные голоса и хороший слух, они с Малхазом составили великолепное трио. Вахтанг Петрович отбил себе ладони, хлопая им, и все кричал «бис» и «браво». К концу вечера Вахтанг Петрович с большим почетом выпил тост за здоровье Малхаза и будто между прочим сказал: Малхаз-де прекрасно знает местные памятники старины, давайте попросим его при первой же возможности поехать с нами на экскурсию, пусть он покажет нам достопримечательности нашего района, а заодно и к себе домой пригласит, говорят, у его отца отличное тавквери...
— Если он будет петь и играть на гитаре, я поеду, а нет — так нет! — с видом повелительницы заявила Лика и, глубоко затянувшись сигаретой, выпустила клуб дыма.
— Я тоже! — подхватила за ней Виола и подправила рукой прическу.
— Дело за вами, а я, если вы пожелаете, хоть у каждого храма, у каждой молельни петь буду! — пообещал сияющий Малхаз и пригубил коньяк.
— Нет, он мне определенно нравится! — тихонько прогнусавила по-русски жена большого человека.
— Да, есть в нем какое-то обаяние,— подтвердила супруга академика.
— И непорочная деревенская сила! — многозначительно добавила жена большого человека и, потянувшись к Виоле, без всякой видимой причины чмокнула ее в щеку.
Виола в ответ приятно улыбнулась подруге и, запустив свои точеные пальцы в волосы, опять стала их теребить.
Вопреки опасениям Малхаза, заседание бюро райкома прошло не только что благополучно, но даже с особым благорасположением к молодому Зенклишвили.
Вахтанг Петрович так стройно изложил суть дела, так обстоятельно ознакомил присутствующих с биографией Малхаза, так умно осветил «некоторые стороны» его общественно полезной деятельности и личные, чисто человеческие качества, так высоко оценил его «незаурядные заслуги в деле развития»... сперва в министерстве, затем в самебской школе, что приезд Малхаза в родное село представился слушателям подлинно патриотическим шагом, «высшим проявлением партийного и гражданского долга».
Говорил он и о широте эрудиции Малхаза как историка и на диссертации его остановился довольно подробно, особенно одобрил тему. Не преминул упомянуть и о том, что Малхаз состоял членом партбюро министерства, подчеркнул необходимость воспитания и роста местных кадров и после всего этого с таким энтузиазмом призвал бюро назначить заведующим отделом агитации и пропаганды Малхаза Зенклишвили, что все члены бюро в ответ на пламенный призыв первого секретаря готовы были поднять не одну, а две руки за то, чтобы назначить завотделом столь выдающегося, растущего молодого человека и, что главное, коренного самебца.
Прогремевшее на весь район событие это произошло в среду, после полудня.
В организационный отдел Центрального Комитета Грузии Малхаз был вызван в пятницу. Там его благополучно утвердили.
Окрыленный вернулся в Самеба отпрыск славного рода Зенклишвили и на радостях заключил в объятия не только мать, но и отца.
У Годердзи слезы выступили на глаза — он не помнил, чтобы сын хоть когда-нибудь пожелал его поцеловать.
Через день, ранним утром, едва взошло солнце, Малало и Годердзи стали укладывать в присланный из райкома «виллис» провизию для участников «экскурсии».
Испеченные накануне вечером каду и назуки Малало завернула в белоснежные, не употребленные еще чайные полотенца и уложила в старинный ковровый мафраш. Надежно упакованы были куры, отварные и жареные «табака», окорок домашнего копчения, отварной сом с подливой из уксуса и киндзы, бастурма для шашлыка и целая головка знаменитого сыра «гуда». В плетеные корзины были поставлены банки со всевозможными маринадами и соленьями, поверх них — глиняные горшки, в которых были лобио с орехами, портулак в уксусе, спаржа с яйцами, приправленная черемшой. Между банками и горшками, как прокладка, были уложены лаваши, шоти и мчади.
Всей этой снедью свободно можно было накормить по меньшей мере двадцать человек, но Малало все казалось мало.
Ведь именно за вкусные яства, за гостеприимность и радушие любил секретарь райкома Малало. Стряпуха она и вправду была замечательная. Она так искусно пользовалась бесчисленными травами, специями и приправами грузинской кухни, что даже самая заурядная крестьянская пища — лобио — превращалась у нее во вкуснейшее, изысканное блюдо.
— Ты что же думаешь, они утробы ненасытные? — почесывая затылок, спрашивал наблюдавший за ее приготовлениями Годердзи,— Недалеко ведь едут, в Самцевриси только, к вечеру вернутся.
— Куда бы ни ехали, провизию мы должны с ними отправить самую лучшую, это не простая поездка, поверь ты мне...
— Что не простая, это и я смекнул. Где ж у секретаря райкома столько свободного времени, чтобы со своими подчиненными по экскурсиям шманаться!..
Когда вся эта возня подошла к концу, Годердзи вынес из дому бурдюк со своим хваленым тавквери и бережно уложил его на переднее сиденье, рядом с шофером. Потом на крючок-вешалку над окном внутри кабины повесил холщовый мешок с рогами, кубками и серебряными азарпешами. В большой карман на спинке сиденья поставил старинную зеленого стекла четверть с водкой.
— Мальчик,— чуть сдвинув брови, назидательно обратился он к сыну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152