Отработали час. Выдержать бы этот бешеный ритм! Первые площадки загружались легко, сил еще было много. Даже в охотку было поразмяться. Но с каждой новой площадкой, с каждым коробом, взваленным на плечо, с каждой минутой чувствую, что выдыхаюсь. А впереди еще три часа! Не свалиться бы.
Сей Сеич тоже на пределе. По лицу его катится крупный пот. Он мог бы у врача взять освобождение от разгрузки, но человек он совестливый и не захотел, чтобы потом на него показывали пальцем. А такие могут найтись. Тот же Дворцов.
— Не робей, ребята! — подбадривает нас Шевчук, почуяв, что наступил перелом.— Впереди у нас баня и кино.
На «Балтийской славе» наш первый помощник разжился новыми фильмами, и после разгрузки будем их крутить.
Начпрод Егорыч, старый морской волк, побывавший во всяких передрягах, подыгрывает комиссару:
— Побанимся, возьмем гармошку и — к девкам в соседнюю деревню. Вот где упаримся! А тут что! Тут — семечки.
И с натугой поднимает тридцатикилограммовый короб. Старый волк тоже устал, но виду не подает. Не устали, пожалуй, только Мишель де Бре и Мартов. Молодые здоровые парни, для них разгрузка — разминка, силу показать да сноровку. Тяжелые короба сами взлетают на плечо. Силен еще и Саня Пушкин. Но этот все хитрит. Снизу старается не поднимать — больше сил надо затратить. И берет сверху. Замечаю это не только я.
— Эй, парень,— усмехается Мишель де Бре,— тебе
вот оставили. По блату.
И кивает на короб в нижнем ряду, когда Саня Пушкин было вз-ялся за короб в верхнем. Саня молча исполняет, что ему сказано. Понимает — тут на рожон не лезь, тут быстро рога обломают. Но все равно старается сачка-нуть, работает с прохладцей. Он поругался со старшим механиком, и тот послал его на разгрузку. «Деду» же в свою очередь влетело от капитана: «Что твои мотористы — дворяне? Почему их нет на разгрузке?»
А я — все, я, кажется, пас. Еще немного — и сдам. Поднимаю короб и вижу на нем размашистую надпись карандашом: «Эй, милок, вытри лоб!» Какой-то весельчак в рыбцехе сделал эту надпись еще месяц назад. Знал он, что такое разгрузка! Следую совету — вытираю лоб.
Что-то там на палубе заело. Груженая площадка ушла вверх, а порожняя висит над горловиной. Мы глазеем, задрав головы. Виден квадрат голубого неба. Благодать там, на палубе! А тут мороз хватает за уши.
— Эй, что там? — спрашивает Мартов.
Штурман Гена не отвечает.
— Майна строп! — кричит Эдик, и изо рта его вырывается облачко пара.
Площадка в ответ подергалась на стропах и опять замерла.
— Майна — это вниз! — насмешливо и громко, чтобы
было слышно наверху, поясняет Мишель де Бре.
«Сборная Бразилии» смеется, а я лежу на коробах — хоть малость отдохнуть. Чувствую, что замерзаю. Мокрая одежда холодно прилипает к телу. Нет, тут не улежишь. Надо двигаться.
— Эй! — опять кричит вверх Мартов.— Будем работать, нет?
— Сейчас, сейчас! — наклоняется над горловиной штурман Гена.— Лебедку заело.
— Лодыри! За техникой не смотрят,— ругает механиков Саня Пушкин.— Сюда бы их! — И смолкает на полуслове — он сам из этого племени.
— Тут лучшие люди страны околевают,— поддерживает Саню начпрод Егорыч,— а они там!..
Мишель де Бре и Мартов не теряют времени даром — волтузят друг друга, греются. Шевчук подпрыгивает на месте, хлопает себя по бокам рукавицами и смеется, показывая хорошие зубы:
— Не робей, ребята! На фронте было хуже.
На фронте он не был. Он еще молод — в войну был мальчишкой,— но на партийной работе уже давно. Сначала был комсомольским вожаком, теперь вот уже несколько лет ходит в море первым помощником капитана. Всегда веселый, общительный. Если чего не знает, спросит, посоветуется, не чинится. Матросы его любят.
— Бр-р-р! — вздрагивает Егорыч.— Сейчас бы гармошку — да плясовую врезать.
— Берегись! — раздается голос штурмана Гены, и в горловину спускается площадка.
— Проснулись,— ворчит Сей Сеич, с трудом поднимаясь с коробов. Он, как и я, выдохся.
Площадка не доходит на метр до палубы и опять зависает.
— Майна! Майна! — кричим все разом.
Площадка дергается и идет вверх.
— Майна — это вниз! — опять поясняет Мишель де Бре.— Вира — это вверх.
— Сено с соломой путают,— усмехается Мартов.
Наконец площадка грохает рядом с нами.
— Работай! — бодро кричит штурман Гена, и обветренное лицо его темнеет на ослепительно голубом квадрате неба.
Мы опять забегали. И, надо сказать, с удовольствием. Потому что во время передышки закоченели.
Снова бешеный ритм, и снова через час я выдохся. С каждой минутой короба становятся все тяжелее и тяжелее. Или мне такие попадаются? Уже не я короб тащу, а он меня. Хоть бы опять там с лебедкой что-нибудь стряслось. И чего ворчали, когда замерзали? Попрыгал на месте, похлопал себя рукавицами по бокам — и хорош! Нет, вопили: «Околеваем!» Зато теперь вот тепло, жарко Даже.
Лебедка работает отлично, и сверху безостановочно слышен клич ухмана:
— Работай!
«Работаем, работаем, не ори там, побереги голосовые связки!» От нас пар идет, горячий пот заливает лицо и тут же застывает, ноги дрожат от напряжения.
Украдкой взглядываю на ручные часы. Они будто остановились. А может, и вправду стоят? Присматриваюсь, нет, идут. Но секундная стрелка еле ползет, и секунда тянется как минута, минута — как час, час — как вечность. Впереди еще два часа — две вечности. Ну рыбка морская! Чтоб ел я тебя! Вот ты где у меня — в горле торчишь! И есть же любители — жареную, пареную, под соусом, под маринадом подавай им. Сюда бы их, сразу бы аппетит пропал!
— Полундра! — тревожный крик сверху, и тут же его подхватывают в трюме:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130