«Как хорошо все же в океане в такое вот чудесное утро!»—и в который раз похвалил себя за то, что пошел в рейс: разве можно, например, увидеть такое утро на земле!
В рубке было тихо.
Штурман Гена ушел прокладывать курс, наказав мне неусыпно следить за горизонтом (после случая с «Esso» он стал особенно бдителен), радист сидел у себя в каморке, за закрытой дверью, я один нес вахту на штурвале. Проверив курс судна и поставив руль на автомат, я прихватил бинокль и вышел на мостик перед рубкой. Прохладный, едва заметный ветерок ласково погладил лицо, и меня охватило чувство полного комфорта души и тела.
От носа траулера с легким шипением отходила мелкая волна, и на светло-зеленом атласе океана появлялась морщина, отбегала от борта, разглаживалась и в каких-то метрах десяти совсем исчезала, и снова отполированно-гладкая и блестящая под солнцем вода простиралась далеко-далеко — насколько хватал глаз.
В бинокль я оглядел горизонт. Чисто. Ни одного судна. Мы одни посреди этой первозданной яркости красок и простора. Постоял, подышал морским воздухом, в котором чувствовалась едва заметная примесь какого-то постороннего запаха, но я не смог понять, чем это пахнет, и умиротворенно и бездумно глядел на бегущую от носа траулера волну, слушал ее ненавязчивое шипение — и был беспричинно счастлив.
Я еще раз оглядел горизонт и вдруг заметил впереди темную полоску, что возникает на воде от набежавшей тучки. Но небо было чистым и сверкало нетронутой голубизной. И все же там, на морской поверхности, что-то темнело, будто между водой и небом мазнули грязной кистью. Сначала подумалось, что, может быть, мы подходим к другой глубине — обычно окраска воды над разными глубинами меняется,— а может, шторм надвигается и вода потемнела? Но нет, океан был на редкость спокойным.
Грязно-черный мазок вносил грубый диссонанс в гармонию красок ясного свежего утра, порождал смутную тревогу, недоброе предчувствие. И я никак не мог понять: что же там такое?
По левому борту неожиданно увидел дельфинов. Они шли контркурсом, то выныривая из воды, грациозно изгибаясь обтекаемыми светло-серыми телами, то вновь исчезали, плавно и мягко, даже без всплеска разрезая гладь океана. Я залюбовался их слаженными до автоматизма движениями, их стремительным изящным полетом.
Не впервые видел я этих красивых и таинственных животных. (И чем больше человек изучает их, тем таинственнее они становятся.) Довольно часто дельфины начинают свои танцы, будто приветствуя людей. Они то высоко взлетают и делают «свечки», то с размаху хлопаются светлым брюхом об воду, поднимая фонтаны брызг, радостно фыркают, свистят и легко, играючи оставляют судно позади, с какой бы скоростью оно ни шло. Матросы толпятся в таких случаях на палубе, восторженно приветствуют их. (Давно уже ученые говорят, что дельфины по разуму уступают только человеку. Уступают ли?)
Но на этот раз дельфины, будто и не заметив наш траулер, в четком строю промчались мимо. У меня создалось впечатление, что они бегут от кого-то или от чего-то. Уж не от той ли черной полосы на горизонте?
Я вернулся в рубку и спросил штурмана, что это там такое, почему черная вода?
Он долго глядел в бинокль и наконец сказал:
— Нефть.
И только тогда я понял, какой запах примешивался к свежему воздуху открытого океана. Пахло нефтью. Не очень СЛЫШНО, но пахло, будто где-то неподалеку была нефтебаза.
— Нефть? — переспросил я, а сам подумал: вот от чего бежали дельфины.
— Да,— кивнул штурман Гена и, снова подняв бинокль, раздумывал вслух: — Какой-то гад продул топливные танки. Или с танкером что случилось. Больно много нефти. Надо у Фомича спросить — не было ли тут кораблекрушения?
Я уже не раз слышал, что во избежание загрязнения окружающей среды продувать топливные танки судов в море категорически запрещено. И все же по ночам, воровски или в пустынных районах океана суда продолжают промывать топливные резервуары. Слышал об этом и от Носача, и от «деда», да и сам не раз видел нефтяные разводы на воде. Но то были радужные разводы — топливо уже успело расплыться по океану, и лишь фиолетово-оранжевые блики говорили о том, что какой-то капитан нарушил международный запрет.
Встречались и широкие полосы черных комков, плывущих по волнам. Мне объяснили, что это тоже нефть, но уже свернувшаяся в рыхлые мазутные сгустки под воздействием волн и нефтеокислительных бактерий в воде.
Океан сумел защитить себя, свернул нефтяную плейку в комочки величиной от зерна до куриного яйца, придет время, и эти мазутные шарики опустятся на дно и поверхность воды станет чистой. Защитная система океана сработала. Пока еще сработала.
Мне не раз приходилось слышать тревожные разговоры моряков, не единожды читал и в прессе, что океан уже с трудом справляется с загрязнением и вот-вот ему станет не под силу эта работа. Все больше и больше нефти выливается в океан: и топливные танки продувают, а флот растет, и происходит утечка нефти из скважин при добыче на шельфах, и аварии танкеров, когда сотни тонн сразу выливаются в океан, а танкеров тоже становится все больше, и сами они все огромнее.
Не раз встречались нефтяные разводы посреди океана, но такое я увидел впервые. С горизонта шел черный зловещий прибой. Он двигался на нас, вернее, мы шли к нему.
Штурман Гена завернул в радиорубку и вышел оттуда с Фомичом. Радист долго рассматривал черную полосу в бинокль.
— Тут неделю назад английский супертанкер столкнулся с греческим контейнеровозом,— удрученно произнес Фомич.— В тумане налетели друг на друга. По Навипу передавали.
— Погибли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130