Справится ли человек с ней? Сил-то у него хватит, а вот — разума?
...Мы все еще идем проклятым местом. Уже кончилась моя вахта. Сменивший меня на руле Андрей Ивонтьеи ошарашенно присвистнул:
— А я думаю, что так мазутом пахнет! Сплю и вижу: на своем «Запорожце» еду, и протекает у меня мотор. Вонища бензином! Проснулся — мазутом пахнет. Думаю, ну эти мотористы совсем обнаглели, всю посудину провоняли. А в иллюминатор глянуть — невдомек.
Он опять окинул глазом нефтяное поле, покачал головой :
— Вот это пейзажик! Сюрреализм! Ночью приснится — заикой станешь.
А я подумал, что до таких ужасов даже Босх не додумался. Впрочем, в его время о нефти и не догадывались. Никто тогда, в век парусов и лошадей, не мог и предположить, что настанет время, когда вонючая густая жидкость будет продаваться на золото и из-за нее будут войны.
Я не ухожу из рубки, хочу дождаться, когда все же кончится этот апокалипсический пейзаж.
— А что это вон там? — тихо спрашивает меня Андрей Ивонтьев.
— Где? — не понял я, вглядываясь в траурный покров океана.
— Да нет, не там. Вон, на лючине трюма. Птицы какие-то.
Там, куда он показал рукой, смирненько сидела парочка маленьких черных пичужек.
— Скворцы, что ли? — вслух размышляет Андрей.— Или дрозды? Черные.
— В нефти перемазались,— подал голос штурман Гена. Он тоже в рубке, хотя наша с ним вахта кончилась.
— Арсентий Иванович, разрешите, я сбегаю посмотрю? — обратился Андрей к капитану.
Носач, все время не отрывающий глаз от бинокля, кивнул.
— Постойте за меня,— шепнул мне Андрей и уступил место у штурвала.
Из рубки хорошо было видно, как он осторожно подходил к лючине, на которой рядком сидели пичужки. Андрей постоял над ними и спокойно взял их в руки.
— Нет, они чистые,— обрадованно сообщил он, когда поднялся в. рубку.— Только какие-то обалделые.
Он раскрыл ладони и показал нам птичек. Они были не больше скворца, совершенно черные, но действительно на них не было ни пятнышка нефти. Уцепившись коготками в ладони Андрея, они вроде бы дремали, безучастные ко всему, затянув глаза серой пленкой.
— Больные или устали до смерти,— предположил штурман Гена.
— Нефтяных паров надышались,— ответил Фомич. Он тоже не ушел вниз.
Фомич, пожалуй, был прав.
Пичужек пошатывало на раскрытых ладонях Андрея, они открывали на миг черные дробинки глаз, покорно-тоскливо, с бесконечной усталостью взглядывали на нас, и снова серая пленка медленно затягивала зрачок.
— Что это за птица? — Андрей обвел всех глазами.— Я первый раз вижу.
Никто не знал.
— Откуда они тут, посреди океана? — допытывался Андрей.
— С Африки, наверное,— опять предположил штурман Гена.
— Ничего себе! — недоверчиво воскликнул Андрей.— Тут до берега тыща миль!
— Ветром занесло,— стоял на своем штурман.
— Шторма не было,— покачал головой Фомич.— Не передавали.
— Неужто сами долетели? — удивлялся Андрей.— Такие маленькие! Куда они собрались? В Америку?
— В Америку не в Америку, а на Канары точно. Туристический сезон в самом разгаре,— сказал Гена.
— Ну влипли туристы в историю! — покачал головой Андрей.—Если бы не «Катунь», куда бы они сели? В нефть.
— Вон их сколько сидит! — ткнул в окно пальцем Мишель де Бре, показывая на птичьи тушки, что медленно проплывали мимо нас, вперемежку с погибшей рыбой.
— Сдохнут, нет? — спросил Мишель де Бре и погладил птичек на ладони у Андрея.
Ивонтьев пожал плечами.
— Пока живы.
— Дай-ка я их боцману отнесу,— предложил Мишель де Бре.—Он орнитолог. У него там говорящий попугай есть. Компанию ему составят. Поговорят.
— Неси,— согласился Андрей.— Он их покормит, он знает как. Помереть не даст.
Я удивился, впервые услышав, что у боцмана в каюте живет попугай. У нашего хозяина палубы, оказывается, ость говорящий друг. И, видимо, все знали об этом, только я — нет.
Мне не раз приходилось по ночам будить боцмана на вахту. На промысле, когда пошла большая рыба, Носач снял всех матросов со штурвала, поставив вместо них нас троих: боцмана, начпрода и меня. Но я никогда не видел и не слышал попугая в каюте боцмана. Что боцман — парень начитанный и знает языки, это я знал, своими глазами видел у него на столе Фолкнера на английском языке. А вот что он орнитолог, не догадывался.
Мишель де Бре понес летучих странников боцману.
За все это время капитан не сказал ни слова, хотя обычно посторонние разговоры на руле пресекал.
...Через два часа мы вышли на чистую воду, и она показалась нам чудом из чудес. Простая чистая вода, на которую мы никогда не обращаем внимания, как прекрасна, оказывается, она!
ПРИЗНАНИЕ В ЛЮБВИ
Уже полмесяца в пролове.
Ни одного хвоста в трале. Настроение у всех паршивое. Матросы ропщут, валят всю вину на капитана. Когда есть рыба — хвалят, превозносят его, когда нет — хают.
— У нас сейчас одно спасение — луфарь,— говорит
штурман Гена.— На луфаре мы выполним план.
«Луфарь, луфарь»!.. Уж сколько раз я слышал об этом нашем спасителе. Где ты, луфарь?
Все ждут приказа капитана менять курс и бежать в тропические воды, где луфарь должен собраться на нерест. Но капитан молчит, и мы прежними галсами бороздим этот район промысла, процеживаем своей огромной «авоськой» океан и дергаем «пустышку». И на судне все время, как заклинание, как избавление от тяжелой болезни: «Луфарь, луфарь!..»
Ночами капитан приходит в рубку, хмурый, помятый коротким нездоровым сном. В тапочках на босу ногу, в распахнутой на груди рубашке навыпуск, с неизменной сигаретой в уголке упрямо сжатого рта, он шаркающей походкой пересекает затемненную рубку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130