Вот и в этот день, когда Стелла Филипповна пришла в
очередной раз, весёлое чириканье воробьев и звонкая капель с крыш громко и
бесцеремонно напоминали о неуничтожимости весны и всего живого, о том,
что... Впрочем, о чём только не напоминает чудесный предвесенний день.
Когда же я увидел опухшее от слёз лицо Стеллы Филипповны, моё наст-
роение резко изменилось.
- Что случилось? - поневоле вырвалось у меня прежде, чем я успел
настроиться на психотерапевтический сеанс.
- Ни... ничего не случилось, - едва сдерживая слёзы, не сразу ответила
Стелла Филипповна, и вдруг разрыдалась так сильно, с таким надрывом и
отчаянием, что я едва сдержался, чтоб не броситься к ней с утешениями и с
холодной водой в стакане.
За годы психологической практики я выработал привычку к слезам: и
обильным женским, и скупым мужским, слезам от обиды, от горя, от отчаяния
и безысходности. Вот только слёзы радости слишком уж редкое событие, чтобы
к ним привыкнуть. Одно из классических правил психотерапевтических отно-
шений состоит в том, чтобы не мешать клиенту в процессе эмоционального
отреагирования, когда его постигает то, что на профессиональном языке име-
нуется "абреакция". Если исстрадавшаяся душа внезапно обрывает безмолвие
холодного отчаяния горячим дождем слёз, не следует их сдерживать, они не
нуждаются в утешении, точно так же, как не требует утешения первый весенний
ливень, первая летняя гроза.
Вот и сейчас было видно, что эти громкие рыдания, от которых всё тело
вздрагивало, словно из него выходил некий злой дух, а лицо, искажённое
вначале страдальческой гримасой, постепенно разглаживалось и приобретало
некое совсем иное выражение, по-моему, детской обиды и беспомощности, эти
судорожные всхлипывания выполняли важную подспудную работу. Склады-
валось явственное представление, что именно в этих рыданиях клиентка избав-
лялась от тех тяжёлых переживаний, которые изводили её, искажая поведение
и взаимоотношения, вызывая потаенную и явную боль и в ней самой, и у её
близких.
Наконец Стелла Филипповна немного успокоилась и проговорила:
- Это у меня уже третий день так. Как позавчера вечером началось, так и
до сих пор. И страшно и стыдно.
Я молчал. Уже привыкшая к моему отстранённому поведению, клиентка
продолжала.
- Я ненавижу её. Горе мне, горе! Что ж такое со мной делается? Из ума
выжила совсем, что ли? Но я её ненавижу. Предательница. Предательница! Я
же всё отдала ей. Всё! Я же замуж ради неё никогда больше не выходила. Я
надрывалась на трёх работах. И что я имею в конце жизни? Что она его любит
больше, чем меня? Вы понимаете, она его любит! Его, который бросил меня с
ней, когда ей не было и десяти лет. Его, который побежал за чужой юбкой. Его,
от которого я отказалась даже алименты получать. А ведь тогда, между прочим,
алименты были совсем не то, что теперь. Да я даже разговоров о нем избегала...
Лицо Стеллы Филипповны светилось ровным матовым светом. Глаза по-
темнели еще больше и лихорадочно вспыхивали в ответ на какие-то невыска-
занные думы. Какие страсти кипят в душах людей! Какие загадки и тайны
кроются в глубинах подсознания!
- Вот, взгляните, - Стелла Филипповна достала из сумочки фотографию и
протянула мне. С фотокарточки на меня смотрели огромные глаза, чарующее
выражение которых, таинственное и в то же время с вызовом притягивало и
манило, будто вновь и вновь приглашая продолжить немой диалог, возникавший
тотчас же, стоило только вглядеться в фотографию. Тонкий овал лица с
правильными чертами, тонкая улыбка... Красота лица захватывала.
- Красивая, правда же? - не то спросила, не то восхитилась Стелла
Филипповна. - Она. Художница. Суриковское художественное училище в
Ленинграде закончила. Муж тоже художник. Золотой парень. Внучке уже четыре
года. А ведь я в ней, в дочке-то, души не чаяла...
В тот раз наша беседа вышла далеко за рамки отведённого времени. Хорошо,
что она была запланирована в этот день последней. Возможно, я не случайно
именно так выбрал для неё время.
Слова клиентки журчали и журчали, неудержимо, как ручей, своим пуль-
сирующим ритмом вырисовывая, словно вывязывая причудливые кружева от-
ношений матери с дочерью. И по мере того как длился и длился монолог Стеллы
Филипповны, мне. а, главное, ей, всё яснее и яснее становилось, что самое
важное для неё, центр её бытия, - это именно дочь и отношения с нею. Дочь,
ради которой Стелла Филипповна не поступилась своей гордостью, отказавшись
от алиментов, дочь, которую она любила больше жизни, ради которой вторично
вышла замуж за первого и единственного своего мужа, когда тот овдовел, чтоб
поддержать её, дочку же, материально, и то, что вдовец был не просто, как
принято говорить, "материально обеспеченным", а попросту богатым (после
смерти второй супруги ему досталось значительное наследство). Ведь дочь-то -
художница... Пока ещё придёт то самое признание...
А дочь, как оказалось, всегда любила отца! И не просто любила, а восхи-
щалась им, обожала его. Да разве это объяснишь! У них оказывается, были свои
тайны, свои особые отношения. Они, оказывается, никогда и не прекращали
своих отношений и, более того, умудрялись поддерживать их таким образом,
что занятая на своих работах с утра до вечера Стелла Филипповна даже
догадаться об этом не могла. Да и не в этом дело! Разве же всё объяснить
словами? Где отыщешь такие слова, чтобы выразить всю материнскую боль, всю
женскую обиду, когда Стелла Филипповна вначале даже не то, что почувст-
вовала, а, скорее, необъяснимым образом осознала, что и сам её повторный брак
с прежним мужем устроен именно дочкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119