Оставаясь тем не менее настоящим тачаком, Камчак не мог проявить подобное же благородство по отношению к женщинам города и пять тысяч наиболее красивых тарианок были заклеймены и переданы командирам тачакских сотен, чтобы те распределили их между воинами, проявившими в сражении храбрость. Остальным женщинам позволили остаться в городе или покинуть его стены. Кроме свободных женщин, в руки тачаков попали, конечно, и многочисленные рабыни, также переданные впоследствии для решения их судьбы тачакским командирам. Интересно отметить, что наиболее красивые рабыни были обнаружены в Садах Наслаждения Сафрара. Оказавшихся среди них невольниц из народов фургонов отпустили, конечно, на свободу.На прощальном торжественном пиру, проводимом во дворце Фаниуса Турмуса, Камчак восседал на троне тарианского убара с небрежно наброшенной на плечо поверх традиционного кожаного тачакского одеяния алой мантией Турмуса. Он уже не сидел с мрачным выражением лица, погруженный в невеселые думы, а выполнял свои обязанности с видом радушного хозяина, охотно поддерживая разговоры присутствующих и частенько отвлекаясь, чтобы приложиться к стоящему возле него кубку с вином или бросить кусок мяса своей привязанной у трона каийле. Здесь же, у трона высилась целая гора драгоценностей и как часть захваченных трофеев стояли на коленях несколько самых красивых тарианских девушек, обнаженных и закованных в цепи, а по правую руку тачакского убара стояла на коленях Африз, освобожденная от цепей и одетая в кожаную тунику кейджеры.Наступило время торжества, и возле трона выстроились командиры тачаков и некоторые из наиболее храбрых воинов, многие из которых были со своими женщинами. Рядом со мной стояла Элизабет Кардуэл, одетая не так, как тачакская кейджера, хотя и была в ошейнике, а в короткую тунику свободной женщины-кочевницы. Таким же образом была одета и стоящая слева от Гарольда Херена: она была единственной из девушек народов фургонов, не получившей в этот день освобождения от рабства. Лишь она продолжала оставаться невольницей и останется ею до тех пор, пока освободить её не пожелает её хозяин Гарольд.— Мне больше нравится видеть её в ошейнике, — однажды заметил он, наблюдая как она по его приказу готовит пищу для нас с Камчаком и стоящих рядом на коленях Африз и Элизабет, или Веллы, как я иногда её называл. Однако тон, которым он это сказал, наводил на мысль о том, что гордая Херена сама вовсе не прочь оставаться его рабыней! Одного за другим к трону Камчака подводили ещё недавно могущественных людей Тарии, закованных теперь в цепи и одетых в короткие туники рабов.— Ваше имущество и женщины принадлежат теперь мне, — обратился к ним Камчак. — Значит, кто является хозяином Тарии?— Камчак, — отвечал по очереди каждый из пленников.— Пала Тария? — спросил Камчак.— Пала, — отвечали они, низко опустив голову. К трону Камчака подвели Фаниуса Турмуса и Камраса и поставили их перед ним на колени.Камчак жестом указал на груду сокровищ, сложенных у его трона.— Кому принадлежат богатства Тарии? — обратился он к пленникам.— Камчаку, — ответили те.Камчак запустил руку в волосы стоящей рядом с ним Африз и повернул девушку к себе лицом.— А кому принадлежат женщины Тарии? — спросил он.— Камчаку, — ответили пленники. — А кто, — рассмеялся Камчак, — убар Тарии?— Тачак Камчак, — в один голос ответили пленники. — Принесите сюда Домашний Камень Тарии, — распорядился Камчак, и к его ногам тут же поднесли овальный гладкий камень с выбитой на нем начальной буквой названия города.Он поднял камень над головой и прочел суеверный страх в глазах стоящих перед ним на коленях людей. Но он не расколол камень об пол. Он поднялся с трона и вложил камень в скованные цепями руки Фаниуса Турмуса.— Тария жива, убар, — величаво произнес он. На глаза Фаниуса Турмуса навернулись слезы, он крепко прижал камень к груди.— Утром, — сообщил Камчак, — мы возвращаемся к своим фургонам.— Вы сохраните Тарии жизнь, господин? — не веря своим глазам, спросила Африз, знавшая, насколько ненавидит Камчак её родной город.— Да, — ответил Камчак. — Тария будет жить.Девушка была в недоумении.Я и сам был озадачен, но не решался спрашивать.Прежде я предполагал, что Камчак разобьет Домашний Камень, похоронив образ города в сердцах людей, а Тарию предаст огню. И лишь сейчас, на прощальном пиру во дворце Фаниуса Турмуса, я осознал, что он дарует городу жизнь, оставляет ему сердце и свободу. Я только теперь понял, что тарианцы смогут вернуться в свой город и стены его не будут разрушены.Подобный акт со стороны завоевателя — тачака! — казался мне более чем странным.Заставляла ли Камчака действовать так его вера в необходимость иметь общего для народов фургонов неприятеля, или тому была ещё одна, возможно более важная, причина?Внезапно у дверей раздался какой-то шум и в зал вошли трое кочевников в сопровождении целой свиты воинов.Это были Конрад, убар кассаров, Хакимба, убар катайев, а третьим, судя по одеянию, — представитель паравачей; этого человека я не знал, но догадывался, что он, очевидно, их новый убар. Среди сопровождавших их воинов я узнал кассара Альбрехта, а за его спиной с удивлением увидел одетую в короткое одеяние свободной женщины Тенчику, держащую в руке обернутый белым полотном сверток.Конрад, Хакимба и глава паравачей подошли к трону Камчака, но никто из них, являясь убарами своих народов, не преклонил перед ним колени.— Нами были получены предзнаменования! — без предисловий начал Конрад.— Они были внимательно изучены толкователями, — подхватил Хакимба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123