Степняки падали на колени и целовали зеленую траву. «Боски в безопасности!!!» — повторяли они слова Камчака.Видимо, в связи с годом перемирия народы фургонов в этот раз не зашли на юг дальше, чем это было необходимо. Они даже не переходили восточного Картиуса, как нередко поступали. Кочевники не хотели рисковать в этот год людьми в схватках с далекими народами, подставляя фургоны под стрелы, например, тарнсменов из Ара.Зима в тот год была суровой: воздух даже в тех районах, где мы пребывали, иногда плохо прогревался; рабы и господа кутались в шкуры боска и меха; женщины и мужчины носили меховые штаны и обувь, накидки, шапки и капюшоны. Подчас единственным способом отличить рабыню от свободной женщины было проверить её волосы — распущены они или нет.Верхом на каийле, сжимая копье, нагнувшись с седла, я промчался мимо ветки, воткнутой в песок, на которой красовался сушеный тоспит — маленький сморщенный, похожий на персик, но горьковатый фрукт размером со сливу.— Хорошо! — вскричал Камчак, увидев, что тоспит был точно надет на острие моего копья.Этот удар принес мне два очка.Я слышал, как Элизабет Кардуэл выражала свое восхищение, подпрыгивая и хлопая в ладоши. На её шее висела связка тоспитов. Я улыбнулся ей.— Тоспит! — крикнул Конрад из кассаров, кровавого народа, и Элизабет поместила новый тоспит на ветвь.Раздался топот каийлы, и Конрад поддел тоспит своим красным копьем так, что острие его едва вошло в плод.— Неплохо! — крикнул я ему.Мой удар был точен, но слишком силен; в битве он мог бы стоить мне копья, застрявшего в теле врага. Удар Конрада был великолепен и был достоин трех очков.Затем поскакал Камчак, и его копье вошло в тоспит даже на какую-то долю дюйма меньше, чем у Конрада. Этот удар также оценивался в три очка.Воин, который должен был показывать свою ловкость после Камчака, сорвался с места.Раздался разочарованный крик, поскольку кончик копья не удержал фрукт. Это был удар всего-навсего на одно очко.Элизабет опять радостно захлопала в ладоши, поскольку она была из фургона Камчака и Тэрла Кэбота и, естественно, переживала за нас. Всадник, сделавший неудачный удар, внезапно развернул каийлу в её сторону, и Элизабет, которая быстро осознала, что, пожалуй, не стоило так явно радоваться его неудаче, упала на колени, в страхе прижимая голову к траве. Я было выпрямился в седле, но Камчак, смеясь, удержал меня. Каийла всадника уже рычала над девушкой, и тот, резко осадив зверя, окрашенным соком тоспита кончиком копья откинул капюшон с головы девушки и осторожно поднял копьем её подбородок, заставляя взглянуть на себя.— Простите меня… господин, — сказала Элизабет Кардуэл.Рабыни на Горе должны ко всем свободным мужчинам обращаться как к хозяевам, хотя, разумеется, истинным господином для них может быть только один.Мне нравилось, что за несколько последних месяцев Элизабет так хорошо овладела языком. Разумеется, Камчак велел взяться за её обучение трем тарианским девицам-рабыням, которые проводили занятия, таская её со связанными руками меж фургонов, показывая и называя предметы и нахлестывая розгами в случае ошибки. Элизабет выучилась быстро. Она была умной девушкой.Ей пришлось тяжело, особенно в первую неделю; не так прост переход от жизни молодой очаровательной секретарши из современного офиса с кондиционированным воздухом и лампами дневного света на Мэдисон-авеню в Нью-Йорке к положению рабыни тачакского воина.Тогда, после окончания допроса, когда она, крича в унижении: «Ла кейджера, ла кейджера!» — согнулась у помоста Катайтачака, Камчак завернул её, все ещё плачущую и облаченную в сирик, в роскошную шкуру красного ларла, на которой она стояла до этого.Уходя с помоста, я видел, как Катайтачак после окончания допроса отсутствующе потянулся к маленькой золотой коробке с листьями канды; его глаза стали медленно закрываться.Той ночью Камчак вместо того, чтобы оставить Элизабет снаружи у колеса, сковал её в своем фургоне, пропустив короткую цепочку от её ошейника к укрепленному в днище фургона кольцу для рабов, после чего бережно прикрыл её, все ещё плачущую и дрожащую, полостью из меха красного ларла.Она была на грани истерического припадка, и я, изредка поглядывая на нее, искренне опасался, что следующей фазой её состояния будет оцепенение, шок, отказ поверить во все произошедшее и как результат всего этого — безумие.Камчак, кажется, действительно был озадачен её поведением. Несомненно, он понимал, что любая горианская девушка не сможет легко принять свое внезапное превращение в предмет, бессловесную рабыню, особенно если таковое произошло среди фургонов тачаков. Признать, что Элизабет с другой планеты, было выше понимания Камчака, и он склонен был рассматривать многие реакции мисс Кардуэл как странные и, по-видимому, предосудительные.Он встал и, пнув её ногой, обутой в отороченную мехом туфлю, приказал успокоиться. Конечно, она не понимала горианский, однако интонации и нетерпение были достаточно ясными, чтобы исключить необходимость перевода. Она перестала стенать, но все ещё всхлипывала и дрожала. Камчак снял со стены бич для рабов и приблизился к ней, но, очевидно раздумав, вернул бич на прежнее место. Меня удивило, что он не воспользовался им, и заинтересовало почему. Впрочем, я был рад тому, что он её не ударил, поскольку иначе мне пришлось бы вмешаться.Я попытался поговорить с Камчаком и объяснить, что нынешнее состояние девушки вполне соответствовало пережитому ею шоку — тотальным изменениям в жизни — сначала обнаружить себя одиноко стоящей посреди прерий, потом — тачаки, плен, фургоны, сирик, допрос, угроза расправы, да и сам недоступный пока ещё её пониманию факт — стать рабыней, собственностью!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123