мужчины за тридцать, двое или трое с изрядным брюшком. Но лунный свет скрадывал любые недостатки фигуры. Все они сейчас представали взору прекрасными – дерзкими, полными сил и уверенности в себе. Багровые пятна пламени скакали по блестящей от пота коже, отражались в глазах, сияющих после выпитого вина.
Женщина среди сегодняшних всадников была одна. Эмери не сразу заметил ее, но, различив среди прочих соревнующихся, не мог больше оторвать взора. Она была очень высокой, почти как мужчина, тощей и дочерна загорелой. Все ее тело было разрисовано красными узорами – она пользовалась краской из толченых минералов и овечьего жира. Спирали обвивали ее жилистые руки, круги и лепестки разбегались по грудям и животу, а с лица сползали зигзаги и слезы.
Правилами скачек такое дозволялось в тех случаях, если всадник намеревался хоть немного скрыть свою наготу. Обычно к этому средству не прибегали, считая подобные увертки ниже своего достоинства.
Но эта женщина вряд ли желала прятать свое обнаженное тело под узорами. Скорее напротив: спирали, круги и зигзаги лишь подчеркивали обнаженность, делали её ещё более желанной и обольстительной.
По мнению Эмери, она знала толк в этих делах. Без узоров вряд ли кто-нибудь так пожирал бы глазами её костлявые бедра или мысленно перецеловывал длинные пальцы ног, унизанные перстнями.
Волосы у нее были черные, и она носила их распущенными, не слишком потрудившись расчесать. Несколько раз Эмери ловил взгляд блестящих глаз, расширенных, способных вместить в себя всю эту ночь – с ее азартом, похотью и опьянением.
В небо взвилась зажженная стрела, и скачка началась. На первом круге сразу сошел один из юношей – его лошадь перепугалась факелов и понесла. Под общий хохот он унесся в ночь, и из темноты долго доносился его отчаянный голос: лошадь отказалась слушаться незнакомого всадника.
На втором круге двое упали на землю, причем один расшибся довольно сильно. Оставались еще пятеро соперников, и женщина уверенно шла то второй, то третьей, а то и вовсе вырывалась вперед. Ее волосы развевались, как конская грива, ноги, поджатые так, что ступни лежали почти параллельно земле, сильно сжимали бока лошади. Эмери видел, что она использует перстни как шпоры: еще одна хитрость, на которую здесь закрывали глаза.
Пятый круг. Шестой. На седьмом у женщины остался только один достойный соперник, немолодой и довольно тучный мужчина с крашеной бородой. Наездница вырвалась вперед, и тут случилось нечто неожиданное: юнец, которого норовистая лошадь унесла прочь, вернулся. Толпа раздалась в стороны, когда послышалось дикое ржание и бешеный стук копыт. Парень ворвался на равнину и помчался между рядами факелов навстречу всадникам, от финиша к старту.
Эмери увидел почти у самого своего лица взметнувшиеся в воздух копыта, затем – всплеск густейших черных волос и конской гривы, сплетенных между собой, точно две волны, столкнувшиеся под бурным небом, а после – изогнувшееся луком женское тело. Эмери метнулся вперед, и падающая всадница рухнула как раз ему на руки. Оба очутились на земле, в пыли, и мимо них с грохотом пролетел всадник, ставший победителем.
Женщина придавила Эмери, ее волосы забили ему рот и глаза. Он осторожно высвободил руку, отвел жесткую прядь. Женщина застонала – голос у нее оказался низкий. Эмери увидел звериный глаз, темный, полный неистового факельного света.
– Поднимись! – сказал ей Эмери. – Ты из меня дух вышибла!
Она пошевелилась. Перстни на ее ногах царапнули пыль, оставив в ней бороздки.
Кто-то явился из гущи толпы и схватил женщину поперек талии, потащил, подталкивая и ворча, чтобы она вставала. Эмери узнал Кустера. Когда упавшую всадницу водрузили на ноги, дышать стало легче. Эмери кое-как поднялся, из последних сил сдерживаясь, чтобы не раскашляться.
Кустер честил всадницу на чем свет стоит:
– Не куриная ли у тебя голова! Ты моего господина чуть не убила!
Она что-то шипела в ответ, блестя зубами. Из рассеченной верхней губы на подбородок у нее стекала струйка крови.
Кустер схватил ее за руку и поволок за собой, к шатру, а Эмери, предоставленный самому себе, машинально поковылял следом.
Он нашел обоих возле шатра, где черноволосая наездница обтирала лицо полотенцем, а Кустер продолжал с нею ругаться. Они разговаривали как старые знакомые, и это удивило Эмери.
Завидев господина, Кустер вскочил:
– Как только ее угораздило!.. Я вот ей и говорю: «Как тебя угораздило?» Она ведь вас чуть не убила!
– Да будет тебе, – лениво протянула женщина, не глядя на Кустера. Она шевелила пальцами ног и любовалась блеском самоцветов на перстнях. – Твой господин тоже хорош, он ведь сам выскочил – меня ловить.
– Потому что у моего господина золотое сердце, – убежденно промолвил Кустер. – Как видит падающую с лошади даму, так сразу подставляет руки, чтобы уберечь её от верной смерти. Тебе бы такое и в голову не пришло. Ни разу, видать, не встречала истинно благородного господина. Оно по тебе и заметно, неотесанная лохмачка.
«Жалкий подхалим, – подумал Эмери, – за это ты мне тоже ответишь. Потом. Отдельно. Я тебе матрас колючками набью».
Вслух же он спросил:
– Вы знакомы?
– Да вот сегодня и познакомились, – сказал Кустер.
– Представь меня даме, – потребовал Эмери.
– Я уж представил. Это – мой господин, самый лучший и благородный из возможных, и сочиняет песенки почище «Скачек на равнине Изиохонской».
– Например, «Скачки на равнине Дарконской», – криво улыбнулась женщина. – Меня зовут Уида. Этот зануда – действительно ваш слуга?
– Похоже на то, – сказал Эмери.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163